Александр I

ГОД 1815. Май. 28.

Подписан Главный акт Венского конгресса.

Как бы то ни было, именно на пути из Гейльбронна в Гейдельберг, в тех самых местах и в тот самый год, куда и когда переселялись целые гессенские общины — распродавая имущество, лишаясь всего ради учреждения земного царства Христова, — именно здесь у русского царя случилась странная и необычайно важная встреча. По одной версии, вечером 4 июня 1815 года Александр открыл путевую Библию — прочесть главу на сон грядущий. Едва он дошел до слов Апокалипсиса — «И явилось на небе великое знамение — жена, облеченная в солнце» — генерал-адъютант князь Волконский с досадою доложил, что к царю рвется некая посетительница. По другой — царь не смог читать: рассудок туманился; слова плыли; вновь, как перед коронацией, накатило уныние; государь вспомнил о том, о ком и не забывал: об отце. «Хорошо бы сейчас увидеть г-жу Криднер», — подумал он. И в этот момент та, чьи письма были так утешительны и духоподъемны, перед ним и предстала.

Какая из версий справедлива — сейчас не важно. Главное, что встреча произошла именно тогда, когда она могла произвести на Александра Павловича наибольшее впечатление. Только что русский царь, воскликнувший в сердце своем «Мир и Безопасность!», претерпел два чувствительных удара судьбы. Сначала, в конце февраля, поверженный враг бежал с Эльбы и скоропостижно взял Париж, а затем, 27 марта, пришла Наполеонова депеша с текстом секретной антирусской конвенции, найденным на рабочем столе Людовика XVIII. Естественно, Александр поступил благородно (обстоятельства обязывали) и красиво (по-другому не умел). Предъявив улику Меттерниху и прусскому поверенному барону Штейну, он бросил предательский текст в камин. В ответ 21 апреля благодарные союзники уступили России Герцогство Варшавское — за исключением Познани, Бомберга, Торна, а также объявленного вольным городом Кракова — и согласились на объявление Александра королем Польским. Простор для великого государственного эксперимента был открыт: спустя три дня в чрезвычайном прибавлении к «Варшавским ведомостям» обнародован монарший рескрипт о предстоящей конституции Польши… Но душа уже не ликовала, упоение прошло, наступило похмелье.

Почему? Догадаться нетрудно.

Обретенная вера не только подарила царю духовную радость, но и обострила нравственные муки, подтачивая совесть напоминанием о трагедии 1801 года. В замысле европейского благоустройства государь подсознательно изживал невольную вину перед отцом, — как до войны изживал он ее в либеральных проектах, в идее надысторической борьбы с Наполеоном. И вдруг обнаружилось, что замысел этот вполне может обернуться словесным прикрытием чужих, и более чем циничных, расчетов, а жажда всеобщего мира — всеобщей войной против России. Что же — все напрасно? И нет никаких надежд на искупление? Предельное торжество и столь же предельное отчаяние совместились.

Г-жа Криднер и вспыхнула перед государем, как электрический разряд между замкнувшимися полюсами.

Старшая современница российского императора, Варвара-Юлия Криднер (в современной транскрипции следовало бы писать — Крюденер), происходила из старинной остзейской фамилии Фитенгоф. Как многие люди ее поколения, она скользила по сияющему дворцовому паркету от гедонизма к аскетике, от экзальтации к скепсису, от роскоши к простоте, от знакомства с Д’Аламбером и Дидро — к общению с Бернарденом де Сен-Пьером. В ее сознании мечта о жизни в простой сельской обстановке, где можно «трудиться, как поселянки, делать добро, с самоотвержением переносить тяготы жизни и всегда благословлять благодетельного Творца природы за то, что он им пошлет»[218] (из письма подруге, г-же Арман, от 1792 года), — пуская корни, разрасталась в утопию вселенского благоустроения на совершенно новых началах… Все как у самого Александра Павловича! — опять же с той разницей, что она была модная сочинительница романов, а он русский царь. Пережив разрыв (а затем и воссоединение, а затем и новый разрыв, а затем и вечную разлуку) с мужем, российским посланником при берлинском дворе; роман на водах с графом Фрешвиллем; платонический роман с Шатобрианом, подарившим ей первый экземпляр «Гения Христианства»… — в 1804 году г-жа Криднер вернулась в родную Лифляндию, чтобы здесь пережить потрясение, сравнимое с тем, какое Александр I пережил сентябрьской ночью 1812 года, получив известие о сдаче Москвы. Молодая вдова игриво смотрела в окно, когда ее удачливый — и столь же молодой — поклонник раскланивался с нею. Вдруг он зашатался, упал и был поднят замертво. Жизнь, казавшаяся такой надежной, обнаружила свою безосновность. Смерть, казавшаяся такой далекой и неправдоподобной, смрадно дохнула в лицо.