Александр I и Наполеон

Эта идея занимала Екатерину, судя по записям в дневнике ее секретаря А.В. Храповицкого, с 1787 г., когда Александру не было еще и десяти лет. Она затребовала тогда у Храповицкого «указы о наследниках к престолу, назначенных со времен Екатерины I», и была рада удостовериться, что сохраняет силу Устав о престолонаследии Петра Великого от 5 февраля 1722 г. Этот устав отменял обычай первородства, по которому наследовал престол обязательно старший сын государя. Петр узаконил право монарха назначить своим преемником кого угодно по его «благоусмотрению» и даже изменить принятое решение, если уже названный им наследник не оправдывает надежд. Выждав несколько лет, пока Александр взрослел, Екатерина в 1791 г. поделилась с близкими ей людьми своим намерением отстранить Павла от наследования престола в пользу его сына, а вскоре после женитьбы Александра, весной 1794 г., официально уведомила об этом намерении Сенат. Здесь, однако, возникла неожиданная для императрицы заминка.

Екатерина мотивировала свое намерение ссылкой на вспыльчивый нрав и недобрые инстинкты Павла. В ответ один из сенаторов граф В.П. Мусин-Пушкин робко возразил, что, может быть, «инстинкты и нрав наследника, когда он станет императором, переменятся». Другие сенаторы безмолвствовали. Екатерина задумалась. Конечно, она могла бы без труда заставить сенаторов согласиться с ней, но к тому времени еще не имела согласия Александра. Уверенная в том, что внук возражать не станет, Екатерина пришла к выводу о возможности повременить с официальным провозглашением Александра наследником и не стала принуждать Сенат к принятию такого решения[33].

Трудно сказать, почему откровенный разговор с внуком о передаче ему престола Екатерина откладывала больше двух лет. Возможно, ее удерживал пиетет к национальному, хотя и отмененному Петром, но столь родному для русских людей (как это поняла императрица в Сенате) обычаю первородства. Ведь Екатерина старалась глубоко почитать все национальное. Должно быть, и психологически ей трудно было в открытую направить внука против сына. Как бы то ни было, лишь 16 сентября 1796 г., когда здоровье императрицы резко пошатнулось (11 сентября у нее был первый легкий приступ паралича), она «выяснила внуку всю государственную необходимость задуманного ею переворота» — так определил Н.К. Шильдер смысл их разговора. Александр получил время подумать и 24 сентября ответил письмом, которое можно расценить как согласие на «переворот», но в уклончивой форме неумеренной благодарности. «Ваше императорское Величество! Я никогда не буду в состоянии достаточно выразить свою благодарность за то доверие, которым Ваше Величество соблаговолили почтить меня <…> Я надеюсь, что Ваше Величество, судя по усердию моему заслужить неоцененное благоволение Ваше, убедитесь, что я вполне чувствую все значение оказанной милости…» и т. д. в этом роде[34].

Н.К. Шильдер не без оснований усмотрел в этом письме «политический маневр с целью выиграть время, чтобы не огорчить императрицу», дни которой были уже сочтены. Но предположение этого историка, будто Александр «сообщил Павлу разговор с императрицей и, может быть, с ведома отца написал ей письмо от 24 сентября», другой биограф Александра вел. кн. Николай Михайлович резонно отверг как чересчур смелое. Едва ли Александр с его характером, к 19 годам вполне определившимся, мог, находясь между бабкой и отцом, как между Сциллой и Харибдой, поступить так круто. Письмо к Екатерине от 24 сентября написано им с изысканной дипломатичностью, как только и могло быть написано по его собственному разумению, без ведома Павла и с гарантией не оказаться в проигрыше ни перед Павлом, ни перед Екатериной.

Здесь важно заметить, что именно в последний год жизни Екатерины, когда она приступила к осуществлению своей идеи престолонаследия, Александр заговорил в письмах к близким ему людям (Ф.Ц. Лагарпу, В.П. Кочубею), находившимся тогда за границей, о нежелании царствовать. «Я сознаю, — писал он Кочубею 10 мая 1796 г., — что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь, и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим образом». Такую позицию Александр мотивирует республикански: «В наших делах господствует неимоверный беспорядок. Грабят со всех сторон. Все звенья управляются дурно. Порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя стремится лишь к расширению своих пределов. При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять государством, а тем более исправлять укоренившиеся в нем злоупотребления?»

Здесь в Александре говорит Лагарп. Трудно поверить искренности этих строк, если учесть, что их автор не отказался занять трон, даже переступив труп отца и, главное, с печатью «отцеубийцы». Легче согласиться с мнением историков, полагающих, что Александр заранее отказывался от престола в письмах, содержание которых разными путями, включая перлюстрацию, могло дойти до Павла, — отказывался, «чтобы погасить подозрительность отца»[35]…