Алабай.

Шучу, конечно. Не тридцать три, но два десятка есть. Кольчуги, щиты, копья. Конные, телегу — типа открытого возка сопровождают. А в ней какие‑то бабы сидят. По одежде видно, не простые барышни. Ну, не все барышни, одна только. Вторая — кошёлка старая, с мордой интеллектом не обиженная, и видно, что гонору больше, чем ума. А первая, ничего так. Лет, эдак около семнадцати навскидку.

Остановятся или дальше поедут? Остановились. Чего‑то их старший там требует. Ага, как у немцев в своё время — курка, млеко, яйка. Ну, не так конечно, но смысл тот же. Жрать требует, на постой определить требует. И всё‑то он требует. Ишь, как раскомандовался. Вот и Коростеня прогибает. Только и слышно — смерд, холоп, быдло, тварь. Никогда такие не меняются. Что в моём времени, что тут. Шума больше, чем толку. И так бы расселили, чего орёт? Да просто самоутверждается и получает удовольствие от своей безнаказанности. Их же много, все вооружены, а тут какие‑то крестьяне деревенские. Коростень засуетится, народ созывает, распределяет кого к кому. А сюда чего смотрят, им тут чего надо? Вот суки, к нам идут.

— Эй, ты! Выметайся из дома быстро, сегодня тебе честь оказана, в твоём доме будет почивать княжна Полоцкая! — проорал в мой адрес нагломордый, ещё издалека. Ага, ща бля, бегу и тапочки теряю.

— Да с хрена бы то? — возразил я, — Мой дом не ночлежка. И не ори так, у меня сын недавно уснул.

— Что?! Да как ты смеешь смерд? Ты знаешь, кто я? — он глаза так выпучил, что я сам с собой спор устроил — лопнут или нет. Тем временем, возок поравнялся с моим двором. А на шум вышла моя ненаглядная с заспанным Ивашкой на руках. Разбудил, всё‑таки скотина.

— Да мне насрать, — лениво отозвался я, настраивая себя на драку. Всё равно, добром это не закончится. Уверен.

— Арес, чего тут за шум, — глядя на меня и не обращая внимания на пыхтящего воина, спросила Купава. Вот она, уверенность в своём мужчине во всей красе. Это дорогого стоит.

— Ты! — снова подал голос бородатый, — Я сейчас выкину из твоей развалюхи и тебя и твоего щенка и твою шлю…

Договорить я ему уже не дал. Плавным рывком преодолел разделяющее нас расстояние и раскрытой ладонью ударил в грудную пластину. Его подбросило метра на три в вверх и унесло метров на десять вдоль улицы. С металлическим лязгом мордастый рухнул на землю, и его несколько раз перевернуло, протащив по пыльной дороге.

— Плохо у вас воспитана стража, княжна. Пришли как тати — и ждёте крова и доброго слова? — скривил я губы в подобии улыбки, повернувшись к возку. Из которого на меня смотрели одни красивые и удивлённые глаза цвета фиалки, и другие, поблёкшие как у рыбы — с ненавистью и презрением.

— То не моя стража, то воины князя Киевского, — помедлив, отозвалась княжна, — Я не властна на ней.

А ничего так голосок, и сама она ничего. Обернулся к Купаве, но та уже в дом ушла, сынишку устраивает в люльку. А тот чего‑то капризничать решил. Ну правильно, недоспал, вот и будет теперь характер показывать. И всё из‑за мурла горластого.

— Чего ты с ним разговариваешь, княжна, — раздался скрипучий голос кошёлки, — С каким‑то смердом… Проучить его плетьми за наглость и вся недолга.

— Я сама решу, с кем мне разговаривать и как, боярыня, — огрызнулась княжна в ответ. О, как. Страсти какие кипят. Интересно, а чего это княжну из Полоцка везут в Киев, да под сопровождением Киевской стражи? Не просто так, покататься едет. Видимо, замуж отдают? И явно, она желанием не горит. Не моё дело, конечно, но жалко девку. А вот судя по выскакивающим из домов стражникам, сейчас будут разборки.

— Не княжье это дело, перед всяким холопом оправдываться, — ответила высокомерно старая грымза.

— Слышь, ты, карга старая? Ещё раз в мою сторону свой вонючий рот откроешь, я тебе язык вырву и тебе же в жопу засуну, — обиделся я.