Актриса

— Сейчас не надо про это, — прервала ее Алена. — Будем думать только о спектакле. Сегодня соберется очень благодарный зритель — ваши родные, друзья, знакомые. Поэтому главное — получать удовольствие от пребывания на сцене. Женя, когда происходит твое знакомство с Валентином, постарайся еще более подробно вникать во все, что он говорит, как ведет себя, поэтому не торопись. Вчера ты слегка загнала себя. Не надо. Хочешь помолчать — помолчи. Каждое слово должно рождаться… И не суетись. Если тебе надо сделать три шага на сцене, не делай восемь. А в общем, молодец, на правильном пути.

В соседней гримерке над лицом Кати Воробьевой трудилась гримерша Валюша. «Бубенчик» — так ласково называли ее актеры за высокий, мелодичный голос и заливистый заразительный смех.

— Валечка, книжку твою прочла. Получила удовольствие. — Алена остановилась в дверях, чтобы не отвлекать актрису и художника-гримера. — История с вводом Кравчук вообще уникальна.

— А что за история? — подала голос Катя, не имеющая возможности под руками Валюши повернуть голову.

— Да это было на гастролях в Риге, — зазвенела польщенная похвалой Алены гримерша. — У актрисы, играющей главную роль, между прочим роль Софьи Ковалевской, тяжело заболел ребенок, и она срочно вылетела в Москву. Спектакль отменять нельзя — открытие гастролей, все правительство Латвии будет в театре. Наш Перегудов бросается к Маше Кравчук как к признанному мастеру ввода. Ей действительно всегда с ходу удавалось вводиться за несколько часов на самые сложные роли. И всегда с триумфом. Но здесь случай из ряда вон. Во-первых, историческая фигура: портретный грим — на два часа работы, во-вторых, такое количество сложных мизансцен, приходов, уходов, психологическая насыщенность и так далее. Да и текста — немереное количество. Маша — в слезы, а Перегудов — на колени. Уговорил-таки! Короче, до спектакля два часа, Маша зубрит как ненормальная текст, а я работаю над ее лицом. Она от волнения даже в зеркало не взглянула. Костюмеры ее одевают, а она все текст бубнит. За кулисами уже наготове помрежи Перегудов, чтобы слова подкидывать, если забудет. И вот третий звонок. Маша идет на сцену по длинному-длинному коридору, который заканчивается огромным зеркалом, и видит там странную фигуру женщины в костюме прошлого века, с высоким лбом и гладко зачесанными волосами. А вы же знаете, что Маша в жизни, на сцене без своей знаменитой густой, как у лошади, челки вообще не показывается.

— Но-но, полегче на поворотах, — раздался голос из соседней гримерки. — Маша с лошадиной челкой — вся внимание.

— Так тебе же идет, дурашка, — засмеялась Катя. — Ну и?

— Ну, видит она чужое лицо, чужой костюм, останавливается у зеркала как вкопанная и говорит: «Господи! Ведь это же не я!» И дальше срабатывает гениальная актерская защита. «Если это не я, — говорит себе Маша, — то чего, собственно, мне волноваться!» Успокаивается и блестяще играет эту труднейшую роль без единой репетиции.

— Ага! Зато на следующий день не могла встать с постели — каждая мышца так болела, словно я отыграла раунд на боксерском ринге, — подала голос Маша.

— Ну все, с театральными мемуарами закончили. — Алена глянула на часы. — Меня цеха ждут внизу. Катя, не тиши в первом акте. В некоторых местах было очень плохо слышно. И не старайся вспомнить и повторить то, как было вчера. Живи только тем, что есть сегодня. Все, я ушла. Ни пуха…

— К черту! — дружно донеслось из обеих гримерных.

Спустившись этажом ниже, Алена не обнаружила в мужских уборных ни Гладышева, ни Трифонова.

— Они ушли выпить кофе, — сообщили костюмеры. — Прислать их к вам?

— Да. Я в комнате отдыха, внизу.

Электрикам, монтировщикам, радистам, реквизиторам Алена проговорила замечания, используя диктофон, куда по ходу спектакля наговаривала пожелания и ошибки.

— Что с вами сегодня, Алена Владимировна? Вы себя плохо чувствуете? — тихо спросил Севка, когда Алена отпустила всех и осталась одна, не имея сил даже встать из кресла.

— Да, что-то не очень… Нам, по-моему, есть о чем поговорить, Сева. Тебе не кажется?

— Кажется… — Севка тяжело вздохнул. — Вы в последнее время как будто специально не обращаете на меня внимания. Я знаю почему. И, наверное, должен быть вам за это благодарен. И за ту активную позицию, которую вы проявили, доказывая мою невиновность и предоставив неопровержимые доказательства и безупречного свидетеля. Но… нельзя бесконечно тянуть, надеясь непонятно на что… Поэтому я…

— Поэтому ты сматывай удочки, — раздался наглый, капризный голос Гладышева. — Получил напутствие — дай другим послушать. А вы сегодня уже не будете в зале сидеть, Алена Владимировна?

— Сегодня — последний раз. А потом — возможно, даже сегодня вечером, если будем играть заменой — уже все, уже большие.