Актер. Часть 2

Она бросила на него встревоженный взгляд. Ему бы сообразить, что с ней что-то не так. Но воодушевленный встречей и тем, как она продолжает его внимательно слушать, он предпочел этого не замечать. А через секунду и она успокоилась.

Смысл ее взгляда станет понятен, когда он проводит ее до подъезда, осмелев, отведет прядь волос от ее лица (странно, что его он не помнил, но то, что у нее были светлые и очень мягкие волосы — да) и широко ей улыбнется.

Да, было искренне жаль расставаться, но эта встреча возвело все на новый уровень, и он был счастлив от этого.

      — Прощай, Лиз. И не скучай.

И увы, он все еще делал ошибки в смысловом русском.

Дернувшись, она решительно потянула его за собой на черную лестницу, где было темно и пахло сигаретами и почему-то женским парфюмом.

— Что ты приду?.. — Договорить он не успел. Его рот накрыли неумелые сухие детские губы.

— Лиз...

— Я не хочу, чтобы ты уезжал. Ты не вернешься.

«Бред».

А она чуть не расплакалась:

— Ну, пожалуйста! Я все для тебя сделаю.

И тут он почувствовал (нет, не услышал, а именно ощутил) шелест молнии и робкие горячие пальцы, пробирающие его — до нутра. Сначала его накрыл шок. Потом стало страшно и мерзко. Несколько лет назад с ним уже пытались делать нечто подобное. Но те женщины были отчасти пьяны и ничего для него не значили. Да и он после их попыток «объяснить ему все про взрослую жизнь» не испытывал к ним ничего, кроме нормального детского испуга, недетского презрения и злости.

Но эта девочка, светлая и хорошая, так поступить не могла. Одновременно с этим его замутило. Почувствовав тошноту, он попытался ее оттолкнуть, но ее рука обвилась вокруг него теплой змеей, жаля, настаивая и заставляя. А он все никак не мог от нее избавиться. Тело кричало и выло: «Хочу», а мозг орал: «Так нельзя» и «Не надо».

Он не помнил, как в итоге отбросил ее от себя и как сбежал. На автобусной остановке его несколько раз вырвало. Как он добрался домой, он тоже не помнил. На расспросы испуганной матери он чуть ли не впервые в жизни солгал, ответив, что у него болит голова.

Утром мать попыталась отвести его к врачу, а он попросил отца купить ему билет в Прагу.

И самым лучшим, что тогда могла сделать Лиз, было просто оставить его в покое. Вместо этого она принялась настойчиво звонить ему и писать жалобные и просящие письма. Страх еще раз пережить то, что случилось, один только ужас при мысли о том, что он снова увидит ее умоляющие глаза, вызывали во рту горький вкус рвоты. Чтобы прекратить это безумие, он разыскал у отца в столе открытку и написал ей: «Лиз, сделай мне одолжение...»

И при этом рассчитал количество слов так, чтобы их, как ему, стирающему ее этим письмом, тоже было ровно пятнадцать.

После этого он больше не слышал о ней. И после этого он приходил в себя год. Он чуть не бросил театр: первое время вообще не мог играть в пьесах, где надо было объясняться в любви, или читать стихи о любви, или изображать влюбленность к партнерше по сцене. Он сломал это в себе, изнасиловав свой мозг еще раз. Но даже теперь, когда память о ней была стерта, стоптана и изничтожена, он порой ловил, что фальшивит в любовных сценах. Странно, что критики этого пока не заметили. Кончилось это тем, что два года назад, войдя в десятку наиболее востребованных чешских актеров, он прописал в своем райдере, что не играет в постельных сценах, если это изначально не требовалось сюжетом. Так что режиссерам, которым по их «гениальной задумке» теперь каждые пятнадцать минут был нужен в кадре ослепительный мужской голый зад, приходилось, хоть и со скрипом, брать на это дело дублеров. Ему было наплевать — за дублеров он легко расплачивался из собственного кармана.

Вот то, что она ему в принципе сделала. И вот его то многолетнее насилие над собой, чуть не закончившееся для него потерей самоуважения. Именно этого он ей и не простил.

— Bro? — тем временем напомнил о себе Исаев.

Алекс медленно поднял глаза.

«Господи боже, — подумал Андрей, — да они у него сейчас полированные, как зеркало».

— Андрей, я слышал тебя. Итак, за что я это ей написал? Я точно знаю, что тогда я пытался ей отомстить. Но я никогда не хотел, чтобы она умерла. И это — предельно честно.

И тут в Исаеве как что взорвалось. Правда, чисто внешне это никак не выглядело, если только не замечать, насколько неприятно сузились его глаза:

— А она, выходит, отомстила тебе, да? Когда ты выяснил, что с тобой что-то не так, почему ты не обратился к врачу, мать твою. И это, кстати, был не вопрос. Ну а теперь послушай, что я скажу. Я тебе обещал объяснить, зачем терзал тебя тут два битых часа? Сейчас объясню. Я не буду ее защищать, но у меня вырисовывается следующая история.