Акт бунта

Что-то холодное и острое прижимается к моей щеке, возвращая меня в сознание. Земля подо мной ледяная и шершавая, а голова… Ах, черт, моя голова раскалывается. Я вздрагиваю, пытаясь открыть глаза, но это слишком больно.

— Этот твой друг — тот еще тип. Он угрожал мне, знаешь ли. Сказал, что я даже не могу приехать на открытие ресторана моего собственного отца. Должен сказать, это меня здорово разозлило, Рыжая. Ты не должна была заставлять его делать это.

Джона уже близко. Слишком близко. Его дыхание обдает мое лицо, и я непроизвольно сглатываю, от тошноты у меня обильное слюноотделение. Он здесь. В Нью-Йорке. Он нашел меня возле туалета и ударил по голове… чем-то…

Кусочки медленно складываются вместе.

Однако в них нет особого смысла.

Боже, меня сейчас вырвет.

Застонав, перекатываюсь на бок как раз вовремя, когда меня рвет, содержимое моего желудка устремляется к горлу.

— Господи. Ты чертовски отвратительна. Я знал, что ты в полном беспорядке, но посмотри на себя.

Холод пробирает меня до костей. Меня трясет. Я чувствую приближение смерти. Заставляю себя медленно открыть глаза, хотя моя раскалывающаяся голова протестует. Где мы, черт возьми, находимся? Там стоят машины, выстроенные в ряды. Стены тесные, потолок низкий…

Крытая парковка?

О, Боже…

— Сначала я подумал, что ты нарушила данное мне обещание. Думал, ты рассказала этому тупому придурку, что произошло дома, но потом я получил от него сообщение, и понял, что ты все-таки держала свой хорошенький ротик на замке. — Безумный смех Джоны отражается от бетонных стен. Я с трудом принимаю сидячее положение, стараясь не сблевать снова, когда мой желудок переворачивается, и вот он, присев на корточки в полуметре от меня, вертит в руках нож.

Это тот же самый нож, который я взяла в свою спальню той ночью — из папиного поварского набора. Тот самый, которым он вскрыл мне вены. Страх пронзает мои нервные окончания, когда я вижу, как лезвие ловит свет и злобно блестит. Теперь он выглядит еще острее. Еще более смертоноснее.

— Этот придурок сказал, что расквасит мне лицо огнетушителем, если я вернусь в Маунтин-Лейкс на папину вечеринку, — говорит Джона, улыбаясь. — Я дам ему десять баллов из десяти за креативность. Огнетушитель? Это было бы чертовски больно, Прес.

Мое зрение двоится, затем снова сливается, когда я пытаюсь дышать сквозь боль.

— Ради бога, Джона. Почему ты не можешь просто… оставить меня в покое?

— Мне не нравится твой друг, — говорит он, игнорируя меня. — Он пригрозил вызвать полицию, если я не буду болтаться здесь, в Нью-Йорке, и ждать его. Сказал, что скажет им, что моя машина подвезла тебя к больнице той ночью, когда мы развлекались. Сказал, что натравит на меня своего маленького друга и выведает все мои грязные секреты. Вот как я узнал, что ты не сказала ему правду. — Джона подается вперед. Я чувствую его злобный взгляд на своей коже, как тысячу ползающих насекомых. Я чувствую себя грязной. Мерзкой. Больной. — Если бы он знал, что я трахнул тебя в ту ночь, — напевает он, проводя пальцами по линии моей челюсти, — не думаю, что он стал бы угрожать. Если бы знал, что это я перерезал тебе вены, он бы пришел за мной. Могу сказать, что ты ему нравишься, по тому, как он говорил со мной в твоей дурацкой гребаной школе…

— Остановись, Джона. Просто… прекрати, блядь!

Но он этого не делает.

— Он задира, твой Пакс Дэвис. Думает, что может просто так уколоть меня и заставить делать то, что ему нравится? У него на уме еще кое-что, сестренка. Ты знала, что я встречаюсь с ним сегодня вечером? Он тебе это сказал?

— Нет! — Хотя теперь это имеет смысл — как разозлился Пакс, когда мы появились в его отеле. Как он продолжал пытаться заманить меня в ловушку, заставить вернуться домой. Он разговаривал с Джоной, пытаясь выяснить, что происходит между нами, потому что я взяла с него обещание никогда больше не спрашивать меня об этом. Почему Пакс не мог просто оставить это в покое?

Джона крепко сжимает нож в одной руке, задумчиво покусывая ноготь большого пальца.

— Когда мы закончим здесь, я собираюсь разобраться с ним следующим, понимаешь. Я выпотрошу этот кусок дерьма и вытащу его внутренности. Он не имеет права угрожать мне. Никто не смеет этого делать.

— Здесь повсюду камеры, — устало говорю я. — Твое лицо будет на записях. Они поймут, что это был ты.

Джона бросается вперед, хватая меня за горло.

— Я буду в гребаной Мексике прежде, чем они поймут, кто я такой, ты, тупая тварь. Меня там ждет целая жизнь. Розарито, детка. Мне все равно, если я никогда не вернусь. Когда закончу то, что начал с тобой, и заставляю этого ублюдка заплатить за его высокомерие, я буду счастлив, как свинья в дерьме.

— А как насчет… папы? — хриплю я. — Он узнает, что ты… сделал.

— Мне уже все равно. Наш отец — слабое, жалкое подобие человека. Ничтожество. Я рад, что он узнает, что это был я.

— Джона…