Акселерандо

—Историографическом проекте… — Пьер идет по изгибающемуся тоннелю за ним, сцепив руки за спиной, чтобы не показывать возбуждения. —О какой истории идет речь?

—Об истории двадцать первого века — говорит Сирхан. —Вы помните ее, не так ли?

—Я ее помню? — Пьер делает паузу. —Ну что вы…

—Да. Сирхан открывает боковую дверь. —Сюда, пожалуйста. Я объясню.

За дверью когда-то была одна из боковых галерей музея, набитая интерактивными экспонатами, назначением которых было умудриться объяснить основы оптики гиперактивным детям и их потворствующим родительским сущностям. Но традиционная оптика давным-давно устарела — программируемая материя может замедлять фотоны до полной остановки, телепортировать их туда-сюда, играть в пинг-понг спином и поляризацией — и теперь зал пуст, пассивная материя в стенах и полу заменена маломощным компьютронием, а вниз из стен тянутся теплообменники, отводящие скудное сбросовое тепло обратимых вычислений далеко под дно гондолы города-кувшинки.

—Когда я стал музейным хранителем, я превратил несущую конструкцию музея в специализированный высокоплотный архив — воспользовался одним из маленьких преимуществ должности смотрителя. У меня около миллиарда авабит емкости, и я бы смог записать здесь всю память и весь сенсорный трафик всех людей Земли двадцатого века, если бы меня интересовало именно это.

Стены и потолок постепенно оживают, светлеют и превращаются в захватывающий вид на рассвет с края Метеорного Кратера в Аризоне (а может, это центр Багдада?)

—Когда я осознал, что моя мать пустила прахом семейную фортуну, я потратил немало времени, пытаясь отыскать способ все исправить — продолжает Сирхан. —И в конце концов, меня поразило осознание. Есть только одно благо, стоимость которого будет только увеличиваться со временем — это обратимость.

—Обратимость? Не совсем понимаю… — Пьер встряхивает головой, которая все еще слегка кружится после декантирования. Он очнулся всего час назад и еще не может привыкнуть к тому, что вселенная стала упрямой, и никакое сиюминутное желание ей больше не указ. Вдобавок он тревожится об Амбер, которой нет в зале инкубаторов. —И, прошу меня простить, но знаете ли вы, где Амбер?

—Прячется, наверное — говорит Сирхан без малейшей колкости. —Здесь ее мать — добавляет он. —Почему вы спрашиваете?

—Я не знаю, что вам о нас известно. — Пьер вопросительно смотрит на него. —Мы очень долго были на борту Выездного Цирка.

—О, не беспокойтесь. Я знаю, что вы не те же люди, которые остались на борту Империи Кольца и поспособствовали ее краху — легко говорит Сирхан, и Пьер спешно генерирует пару отражений, чтобы разузнать историю, на которую он ссылается. Когда они воссоединяются с его основным потоком сознания, их рассказ потрясает его до глубины ядра.

—Мы ничего не знали об этом! — Пьер оборонительно скрещивает руки на груди. —Ни слова ни про вас, ни про вашего отца — тихо добавляет он. —Ни о моей другой… жизни. Я действительно наложил на себя руки? Зачем мне было делать что-то такое? — Он не может себе и представить, что Амбер могла увидеть в замкнутом клирике вроде Садека, и даже думать об этом не желает.

—Я знаю, это большое потрясение для вас — покровительственным тоном говорит Сирхан — И это имеет прямое отношение к тому, о чем я говорил. Что обратимость значит для вас, применительно к тому, что вам дорого? Вы, если угодно, являетесь возможностью обратить все неудачи, заставившее автодарвинировать вашу главную версию, какими бы они ни были. Вы знаете, он уничтожал все архивы, о которых смогли разузнать его отражения, и вас спасла только задержка в один световой год и тот факт, что являясь активной версией, вы технически являетесь другой личностью. Теперь вы живы, а он мертв — что бы ни заставило его покончить с собой, к вам уже неприменимо. Думайте об этом как о естественном отборе среди различных версий себя. Выживает наиболее приспособленная версия вас.

Он показывает на вал кратера. Из его подножия слева внизу начинает расти диаграмма-дерево, и распространяется, усложняясь, вправо и вверх. Некоторые ветви отгибаются назад, она ширится и раскалывается по линиям таксономического раздела. —Это жизнь на Земле. Все данные, собранные палеонтологией о ее семейном древе — напыщенно говорит Сирхан. —Позвоночные начинаются здесь — он указывает на точку в трех четвертях пути снизу вверх — и с тех пор у нас примерно сто видов окаменелостей на каждый мега-год. Большинство их найдено в последние два десятилетия, когда задача исчерпывающего картографирования коры и верхней мантии Земли с микронным разрешением стала осуществимой. И какое расточительство!

—Это… — Пьер быстро подсчитывает в уме — пятьдесят тысяч различных видов. Тут что-то не так?