АКОНИТ 2020. Цикл 2, Оборот 3-4

Брюки были натянуты и застёгнуты. Кофта же, почти натурально расширялась до груди, но рукава и капюшон свешивались, заламывались назад, словно одежда была пачкой, а человек внутри неё — сникерсом, и кто-то отхватил от него добрую треть. Иван налил себе рюмку — водку так и не удалось одолеть до конца — и, приподняв её навстречу костюму, будто чокаясь, опрокинул в себя.

«Мир, дружба, братство, свобода, равенство, жвачка…» — провозгласил он и попытался обнять одежду, тотчас опавшую к его ногам.

Калитина это неожиданно разозлило, как если бы он на самом деле надеялся почувствовать ответное объятие, а в ответ был безжалостно отвергнут. Сон с него сняло как рукой, а значит сачковать работу смысла не было — не отдохнёшь и денег не заработаешь.

Сил пешкодралить Иван в себе не нашёл и, приготовившись получать за опоздание, дождался автобуса. Он едва втиснулся на заднюю площадку, где было ещё тесней, чем обычно. Над ним, почти касаясь лица, нависли тяжёлые рыхлые груди. Их обладательница вела житейский разговор, из тех, что случаются сплошь и рядом, и похожи друг на друга все, как один. Кто-то от кого-то ушёл, скандал, мордобой, мама в слезах. Самое забавное, что эти малоинформативные подробности всегда удивительно интересно слушать, особенно, если повезло с рассказчиком.

Отдавшись ритму переваливающегося по кочкам автобуса, Калитин слышал и не слышал в полудрёме журчание диалога, пока его не привёл в себя неожиданный комплимент.

— Поди ж ты, теперь и бродяг сажают. Зачем это? У него времени свободного много, пущай прогуляется да повыветрится, — поддакивания со стороны поддали спичу жару, — воняет потом, краской или ацетоном каким-то, землёй воняет, будто из-под неё и вылез, червь.

Они говорили о живом ещё человеке так, будто перед ними вдруг вырос уродливый огромный гриб, при котором можно не стесняться в выражениях. Собравшийся было сказать пару ласковых хамоватой попутчице, Иван осёкся и сжался, пытаясь занимать как можно меньше места.

Калитин вышел на ближайшей остановке и побрёл домой пешком. В нём не было ни капли злости к этой бабе, но только когда Иван увидел собственное отражение в зеркальном стекле окраинного универмага, ему стало понятно отвращение попутчиков.

Картина, как говорится, маслом. Из-под капюшона выбивается сальная чёлка, хотя последний раз он стригся практически «под ноль». Кофта висит бесформенным мешком, напоминая разношенный башмак; манжеты растянуты и неопрятно выворачивают края как допотопные репродукторы. Колени брюк вытянуты и истёрты, голенища усеяны плевками слякоти.

«Неужели так быстро опускается человек? Или во всём виновато извечное «встречают по одёжке»? Почему тогда мне самому смотреть на это отвратительно? Как коварна изменчивость, как невнимателен человеческий глаз. Голова седеет по волоску, но замечаешь обычно либо первый, либо последний. Бац, и у отца всё лицо в морщинах. Бац, и ты из вчерашнего медалиста превратился в человеческий мусор.

Как там говорили коммунисты? Бытие определяет сознание? Может быть, одежда — это и есть отображение моего бытия? И теперь оно переходит в наступление? Просачиваясь с запахом краски, сигаретной вонью, водочным перегаром, запахом прелого тела и пота в его одежду, пытается подменить меня собой?»

Всё это даже у Ивана в голове звучало неубедительно, но позволяло отвлечься, чтобы ужас, вполне материальный, связанный с перерождением его внешнего облика, не превратился в тихое сверлящее безумие, навязчивое, как жёванная несколько часов кряду жвачка.

В ларьке Калитин взял бутылку пива и, опустошив её в несколько глотков, оставил пустую тару у подъезда. Пиво было безвкусным и холодным, никакого эффекта Иван не почувствовал. В квартире он прислонился к косяку, не зная, как поступить дальше. Хотелось покончить со всем одним махом. Нужно было помыться, совершить, пусть символическое, очищение, постирать одежду, но было совершенно немыслимо оставить её без присмотра. Отвернёшься на секунду, и вот уже балахон тянет к тебе полуосязаемые лапы. Ведь не исключено, что вместе с законченностью, до которой оживающей по ночам фигуре оставалось совсем немного, она обретёт и плоть?

Решение пришло. Не успев с ним до конца согласиться, Калитин забрался под душ и отвернул краны.

Горячей воды не было. Одежда тяжелела, липла к телу, тащила его, обессиленного ночным бдением и спиртным, вниз. Иван сполз по стенке, дотянулся до бруска хозяйственного мыла, принялся ожесточённо и беспорядочно тереть им одежду и тело. Липкая матовая плёнка застывала и лопалась, животный резкий дух, исходящий от мыла, казался тошнотворно-вездесущим…