— Итак, у нас имеется четыре маски, — вклинилось в разговор старое
Длинный крючковатый палец вновь развернулся от её груди, и она стала водить им туда-сюда между нами, вновь затянув эту страшную песенку — знакомую всем нам детскую считалку, но интонированную так, как будто это была некая тёмная литания в исполнении этого леденящего высокого тембра:
Палец застыл и указал на моё сердце — и я двинулся вперёд с щемящим чувством сродни отчаянию. Это было сродни апогею ночного кошмара, и я вытянул мою руку вперёд, навстречу этому костяному ужасу под чёрным соломенным капотом, когда моё запястье перехватили, и голос сказал мне прямо в ухо — словно сквозь тысячи световых лет: «Нет, нет… оставь её. Она — тьма безумия. Пошли отсюда».
Это был тот самый парнишка с чудесной шевелюрой и туфлями для ирландского танца.
— Мои родные живут неподалёку отсюда вниз по дороге. Вернёмся вместе. Ты не в порядке. Они могут позвонить…
Его прервал этот одиозно-тонкий и острый, как осколок льда, голос:
— Итак, если никто не собирается помочь мне, я должна снять четвёртую маску
Её руки потянулись к той штуке, которая не была лицом и… и Робин и я завизжали. Мы завопили, как если бы паши сердца извлекли прямо из-под рёбер. И было похоже на то, что наш общий вопль освободил нас из транса, в котором нас держали.
Уже было достаточно темно, и туман стал плотнее. Робин оставил меня позади, но я нагнал его за несколько мгновений, скорчившегося под покрытой плющом стеной с позывами к рвоте.
Когда мы перевели дыхание, чтобы можно было говорить, Робин всхлипнул:
— Кто она? Кто она, во имя всех святых, Фред?
— Паренёк предположил, что она сбежала… откуда-то, — сказал я.
— А он сам-то сбежал?.. Он сделал ноги?
— Он остался там, — ответил я. — Он остался посмотреть, что там под костями… взглянуть на Пятую Маску, Робин.
— Мы не должны были оставлять его, — сказал Робин, — только не с
— Он мог бы сбежать точно так же, как сделали мы.
— Она зачаровала его, вот в чём дело — так же, как и нас.
— Он был отважным малым… — не знаю, почему я говорил про него в прошедшем времени, слова сами шли из меня. — Я думаю, он остался, потому что хотел видеть…
— Он хотел
— Возможно, это мы навоображали себе невесть чего, Робин. Она не могла навредить нам, когда ты начал об этом думать. Она малость с приветом, вот и всё, но ничего опасного.
Робин всегда был лидером нашей шайки в школе — и теперь это был тот же старина Робин Худ, вернувшийся к жизни.
— Мы не должны бросать его с ней, Фред. Это неправильно. Только не после того, что он говорил тебе, когда ты собрался… собрался…
— Я знаю, — отрезал я и содрогнулся, — знаю, что мне нужно делать.
— Мы обязаны вернуться назад… и позвать его, Братец.
— Чёрта лысого я туда вернусь, Робин, если только дикие кони не прискачут и не схватят меня… — и я содрогнулся вновь, потому что эти слова вызвали перед моим мысленным оком картину диких лошадей, которые и впрямь были посланы, чтобы схватить меня — лоснящиеся, смолисто-чёрные жеребцы с глазами, полыхающими как раскалённые угли, и с дымными гривами, и с чёрными страусиными плюмажами, покачивающимися на их головах — погребальные кони и стеклянный катафалк, громыхающий позади них.
— Ты должен, — сказал Робин. — Таков приказ; и я пойду с тобой, в любом случае…
— Нет, — ответил я. — Мне нехорошо.
— Не похоже, что ты хотел бы остаться в одиночестве… в темноте, Фред. И я иду обратно.
Я последовал за ним. Я умолял его не делать этого. Я рыдал и клял его, однако Робин не обращал внимания.