На следующий день я решил не откладывать прогулку и до самого вечера слонялся под зонтиком по округе, бродил по парку, любовался серебристой рябью воды в пруду, заглянул в паб. К вечеру я вернулся домой и, после плотного ужина, сразу же отправился в кабинет. От кипы бумаг и медленно текущих мыслей меня отвлёк бой часов. Совершенно зловеще прозвучали в ночной тишине двенадцать гулких ударов, и, с приближением последнего, я невольно замер. В мерцающем свете оплывших свечей стол, ещё недавно так радовавший глаз, теперь казался чёрным массивным гробом, устланным сверху погребальным бархатным саваном и увенчанным церковными свечами. Откуда-то изнутри раздался шорох, а чуть погодя и еле различимый шёпот — я отчётливо слышал человеческую речь, хотя и не мог разобрать слов. Похолодев и боясь шевельнуться, я сидел, слушая шелест и шепот, доносившиеся из стола и наполнявшие кабинет. Прошла четверть часа, показавшаяся мне бесконечностью, прежде чем волна замогильного холода пробежала по всему моему телу: в глубине стола что-то заскреблось, словно цепляясь и царапая когтями дерево. Стараясь не издавать ни звука, на негнущихся ногах я встал с кресла, взялся за ручку крайнего ящика стола и потянул на себя. Но не испуганную серую мышку увидел я в его глубине, а различил в полумраке пару остекленевших немигающих глаз, чёрных как уголья, на узком овале бледного лица с мерзко ощерившейся синеватой полоской рта. Вместо крика ужаса я издал лишь сдавленный хрип и, спотыкаясь, ринулся прочь из кабинета. Слуга, разбуженный мною и подозревающий некую эксцентричную причуду, всё же согласился затушить свечи в кабинете. Разумеется, я ни словом не обмолвился ему об увиденном, и понял, что правильно сделал, когда, вернувшись из кабинета, слуга заметил, что я забыл закрыть ящик в столе.
Несколько последующих дней я старался даже не заходить в кабинет, но, в конечном счёте, дела и необходимость в рабочих бумагах вынудили меня это сделать. Комната была наполнена ярким солнечным светом, и всё произошедшее казалось просто нелепым ночным кошмаром, навеянным этими глупыми новомодными историями о привидениях, в которых я никогда не верил, тем более что не слышал подобных россказней о собственном доме, хотя тому миновал уже век. И всё же, с некоторой опаской, я решился заглянуть в крайний ящик стола, но ничего, кроме папки, обвязанной синей лентой, да пары чернильниц, я в нём не увидел. Губы мои растянулись в улыбке облегчения, похоже, я так заработался в последние дни, что от усталости принял скрипы и шорохи старого дома за шёпот, а обыкновенное содержимое ящика за жуткое лицо. Не осталось и следа от былого чувства страха; но, к несчастью, вынужденный перерыв в делах не прошёл бесследно, мне следовало наверстать упущенное. Поэтому я опять позволил себе задержаться в кабинете допоздна, и был, буквально застигнут врасплох полуночным боем часов. Не успел он закончиться, как, к моему величайшему ужасу, в том самом ящике стола что-то зашуршало, затем заскреблось, и он медленно выдвинулся. Из открывшегося тёмного проёма прямиком ко мне, сидевшему в кресле, протянулись, словно корявые ветви кладбищенского дерева, длинные синюшные пальцы со множеством узловатых суставов и чёрно-фиолетовыми обломанными ногтями. Это было столь внезапно, что ужас даже не успел сдавить моё горло, и, дико вопя, я бросился вон из кабинета, опрокинув чернильницу и кресло. А затем перебудил всю прислугу, требуя принести мне молоток и гвозди, после чего она стала свидетелем того, как её почтенный господин с безумным остервенением заколачивает ящики новёхонького стола. Утром этот проклятый предмет интерьера уже пылал грудой дров в саду, и слуги явно сочли меня помешавшимся.