Айвенго. Квентин Дорвард

– Однако, с позволения вашего величества, я должен заметить, что и в Париже, и в Плесси голос рассудка обычно звучал так тихо, что не всегда доходил до слуха вашего величества, тогда как в Перонне он гремит, как сама Неизбежность, – властно и повелительно.

– Ты, я вижу, любишь выражаться иносказательно, – ответил Людовик, не в силах подавить свою досаду, – я же человек простой, сеньор де Комин. Брось, пожалуйста, твои иносказания и говори прямо! Чего хочет от меня ваш герцог?

– Я не уполномочен предъявлять его претензии, государь, – сказал де Комин. – Скоро герцог сам выскажет их вашему величеству, но я угадываю возможность кое-каких требований, к которым вашему величеству следовало бы быть подготовленным. Вот, например, хотя бы вопрос об окончательной уступке городов на Сомме.

– Я этого ждал, – сказал Людовик.

– Вам, вероятно, придется отречься от льежцев и Гийома де ла Марка.

– Отрекаюсь так же охотно, как от ада и Сатаны, – сказал Людовик.

– От вас могут потребовать в виде залогов сдачи некоторых крепостей или чего-нибудь в этом роде – гарантий, что на будущее время Франция не станет сеять смуту среди фламандцев.

– Это что-то новое, – промолвил Людовик. – Я не слышал, чтобы вассал требовал гарантий от своего государя… Но пусть будет так… Продолжай!

– Могут потребовать еще приличных и независимых владений для вашего славного брата – друга и союзника моего государя, – например, Нормандию или Шампань. Герцог очень привязан ко всей семье вашего отца, государь.

– Да, клянусь Богом, так привязан, что хотел бы всех его детей сделать королями! – воскликнул Людовик. – Истощился ли наконец запас твоих догадок?

– Не совсем, – ответил де Комин. – От вас, ваше величество, могут еще потребовать, чтобы вы не притесняли герцога Бретонского, как это иногда случалось, и признали бы на будущее время право его и других главнейших ваших вассалов чеканить монету, называться герцогами и государями милостью Божьей.

– Словом, сделать всех моих вассалов королями! Послушайте, сеньор Филипп, уж не хотите ли вы, чтобы я стал братоубийцей? Помните вы моего брата Карла? Он умер, как только сделался герцогом Гиеннским. И что же останется потомку и представителю Карла Великого, если он раздаст богатейшие из своих провинций, кроме права помазания в Реймсе да вкушения трапезы под высоким балдахином?

– Мы наполовину избавим ваше величество и от этих забот, дав вам товарища в вашем одиноком величии. Герцог Бургундский, хоть он и не требует в настоящее время титула независимого государя, желал бы, однако, избавиться от некоторых унизительных для него выражений вассальной зависимости от французской короны, которые были для него обязательны. Он намерен, в подражание императорскому венцу, увенчать свою герцогскую корону державой – эмблемой независимости своих владений.

– А как смеет герцог Бургундский, верноподданный вассал Франции, – воскликнул Людовик, вскакивая с места в сильном волнении, – как он смеет предъявлять своему господину требования, за которые по всем европейским законам его владения подлежат конфискации?

– При теперешнем положении вещей было бы весьма затруднительно привести в исполнение приговор о конфискации, – хладнокровно ответил де Комин. – Вашему величеству хорошо известно, что феодальные законы устарели и нигде, даже в Германской империи, не соблюдаются с прежней строгостью и что государи и вассалы сами стараются по мере сил и возможности улаживать свои взаимные отношения. Тайные происки вашего величества в подвластной герцогу Фландрии послужат оправданием моему государю, если бы даже он вздумал настаивать на признании своей независимости, чтобы прекратить дальнейшее вмешательство Франции в свои дела.

– Ах, Комин, Комин, – с горечью воскликнул король, снова в волнении вскакивая с места и принимаясь шагать по комнате, – какой это ужасный для меня урок на тему Vae victis![223] Мне просто не верится, чтобы герцог стал настаивать на исполнении всех этих тяжелых условий.

– Все-таки лучше, чтобы ваше величество был заранее к этому подготовлен.

– Но ведь умеренность, умеренность при успехе – никто этого не понимает лучше тебя, де Комин, – необходима для того, кто хочет упрочить за собой все его выгоды!

– Не прогневайтесь, ваше величество, но умеренность, как я замечал, превозносится обыкновенно только проигрывающей стороной. Тот, кто выигрывает, сообразуется исключительно с благоразумием, которое велит не упускать удобный случай.

– Ну ладно, я об этом подумаю, – сказал король, – но надеюсь по крайней мере, что этим исчерпываются безумные требования герцога? Дальше, кажется, идти некуда… Или есть еще что-нибудь? Вижу по твоим глазам, что есть… Но что же еще? Чего еще жаждет ваш герцог? Моей короны? Но ведь она и так потеряет весь свой блеск, если я соглашусь на ваши требования.

– Ваше величество, – ответил де Комин, – то, что мне остается еще вам сказать, наполовину, даже больше чем наполовину зависит от герцога; тем не менее он хотел бы заручиться одобрением вашего величества, так как это близко касается вас, государь.