Айвенго. Квентин Дорвард

– Граждане Льежа, – сказал он, – всё богатые люди, разжиревшие и забывшие Бога; они возгордились своим богатством и привилегиями, много раз спорили с герцогом, своим законным господином, по поводу разных льгот и налогов, и не раз эти споры переходили в открытое восстание, так что герцог, человек горячий и вспыльчивый, выведенный наконец из терпения, поклялся святым Георгием, что при первом же новом бунте он накажет мятежников для примера и острастки всей Фландрии и Льеж постигнет та же участь, какая некогда постигла Вавилон и Тир.

– И, судя по слухам, герцог – такой человек, который не поколеблется выполнить свою угрозу, – заметил Квентин, – так что, надо думать, жители Льежа будут теперь вести себя осторожней.

– Будем надеяться, – сказал настоятель. – Об этом молят Бога все благочестивые граждане нашей страны, не желающие, чтобы кровь человеческая лилась, как вода, и чтобы люди погибали как отверженцы, не примирившись с небом. Наш добрый епископ также денно и нощно печется о сохранении мира, как и подобает служителю алтаря, ибо в Писании сказано: «Beati pacifici…»[184] Но… – Здесь настоятель умолк и тяжело вздохнул.

Квентин объяснил почтенному старику, как важно было для дам, которых он сопровождал, иметь точные сведения о положении в стране, и постарался убедить отца настоятеля, что с его стороны было бы поистине добрым делом сообщить им все, что ему известно на этот счет.

– Никто не говорит охотно об этих вещах, – сказал настоятель, – ибо все сказанное о сильных мира сего etiam in cubiculo[185] обращается в крылатую весть, которая в конце концов всегда дойдет до их ушей. Тем не менее, желая оказать посильную услугу вам, ибо вы кажетесь мне достойным, рассудительным молодым человеком, и вашим спутницам, исполняющим столь богоугодное дело, я буду с вами вполне откровенен.

Тут он подозрительно оглянулся, словно боясь, как бы его не подслушали, и продолжал, понизив голос:

– Жителей Льежа постоянно подбивают на восстания сыны Велиала, утверждающие – надеюсь, ложно, – будто они действуют по поручению нашего наихристианнейшего короля. Я, со своей стороны, считаю его слишком достойным этого высокого звания, чтобы допустить, что он способен нарушать мир и благоденствие соседнего государства. Но, как бы то ни было, имя его вечно на устах у тех, кто сеет и раздувает недовольство среди льежских граждан. Кроме того, есть здесь у нас один дворянин, человек знатного рода, прославившийся своими воинскими подвигами, но во всем остальном он lapis offensionis et petra scandali[186] – настоящее бельмо на глазу у всей Фландрии и Бургундии. Человека этого зовут Гийом де ла Марк.

– По прозванию Бородатый, – докончил Дорвард, – или Арденнский Дикий Вепрь.

– И это прозвище вполне ему подходит, сын мой, – сказал настоятель. – Он в самом деле дикий лесной вепрь, который топчет своими копытами и разрывает клыками все, что попадается ему на пути. Он набрал себе шайку – более тысячи человек – таких же разбойников, как он сам, не признающих ни светской, ни духовной власти, держится независимо от герцога Бургундского и живет грабежом и насилием, нападая и на духовных лиц, и на мирян – без разбора. Imposuit manus in Christos Domini[187], он поднимает руку даже на помазанников Божьих, вопреки словам, сказанным в Писании: «Не касайся моих помазанников и не делай зла моим пророкам». Даже нашей смиренной обители он предъявил требование прислать ему серебра и золота в виде выкупа за наши жизни – мою и братии. На это мы ответили ему латинским посланием, объясняя, что мы не в состоянии исполнить подобное требование, и увещевая его словами проповедника: «Ne moliaris amico tuo malum, cum habet in te fiduciam»[188]. Но невзирая ни на что, этот Гийом Бородатый, или Гийом де ла Марк, так же отвергающий человеческие знания, как и человеческие чувства, ответил нам на смехотворном жаргоне, который он, видимо, принимает за латынь: «Si non payatis, brulabo monasterium vostrum»[189].

– Тем не менее, отец мой, вы поняли смысл этой варварской латыни, – заметил Квентин.

– Увы, мой сын, страх и нужда – лучшие из наставников! – сказал настоятель. – Делать нечего, пришлось расплавить серебряные сосуды нашего алтаря, чтобы удовлетворить алчность этого разбойника, да воздаст ему небо сторицей! Pereat improbus – amen, amen, anathema esto![190]

– Я только дивлюсь одному, – сказал Квентин, – как могущественный герцог Бургундский не усмирил этого зверя, о бесчинствах которого я уже столько слышал.

– Увы, сын мой, – ответил настоятель, – герцог Карл в настоящее время в Перонне, где он собрал начальников своих войск, чтобы объявить войну Франции. А пока по воле Божьей идет раздор между двумя великими государями, страна остается под властью мелких угнетателей. Но все-таки скажу: напрасно герцог не принимает решительных мер против этой внутренней язвы, ибо Гийом де ла Марк вошел уже в открытые сношения с Руслером и Павийоном – вожаками недовольных жителей Льежа – и теперь, того и гляди, подобьет их на какую-нибудь отчаянную проделку.