Айвазовский

Отдохнув в усадьбе Томилова, с новыми силами Айвазовский приступил к очередному учебному году. По заданию Академии следовало написать картину на библейский или евангельский сюжет. Ованес выбрал «Предательство Иуды» [48]— лунная ночь, богатый южный пейзаж, напряженная, динамичная сцена. Только находящиеся рядом с Айвазовским академисты могли видеть, как он работал над рисунком, для остальных «Предательство Иуды» оказалось полной неожиданностью. Поговаривали даже, будто бы часто бывающий в галерее у известного коллекционера Томилова Ованес попросту удачно снял копию с какой-то хранящейся там малоизвестной картины. Но, разумеется, это было не так. Академисты походили, поглазели на картину, пошушукались, да и разошлись, их ли дело расследование проводить? Зато на Айвазовского обратил внимание президент Академии Оленин, который, поздравив юношу с удачей, пригласил к себе в гости.

Дружба с президентом Академии — это уже удача. Сколько академистов в Академии? Много. А скольких Алексей Николаевич в лицо знает? Не то чтобы к себе на Фонтанку или в Приютино приглашать. А ведь все прекрасно понимают — такое знакомство это и протекция, и особое внимание. Кстати, о Приютино — тоже знаменитое место. Летняя дача семьи Олениных — место, куда то и дело наведываются литераторы и художники, актеры, певцы и музыканты. Как мы бы сейчас сказали, весь бомонд.

С открытою душою
И лаской на устах,
За трапезой простою
На бархатных лугах,
Без дальнего наряда,
В свой маленький приют
Друзей из Петрограда
На праздник сельский ждут.

Славил Приютино Батюшков. [49]Ованесу снова повезло — у Оленина бывает Пушкин, там наверное можно встретить Крылова, [50]Кукольника, князь Гагарин приводит несравненную Семенову, [51]и по слухам, та не отказывается петь или декламировать… Ах, Семенова — у нее профиль богини Геры, а талант… поискать — не сыщись.

Я видел красоту, достойную венца,
Дочь добродетельну, печальну Антигону,
Опору слабую несчастного слепца…

— славил актрису все тот же поэт Батюшков. А она плыла над всеми гордая, как ледяная гора, с точеным прямым носом и осанкой богини.

В общем дом Оленина, это еще одна возможность для феодосийского художника пустить корни на петербуржской почве, подружиться, стать своим.

С того дня Алексей Николаевич Оленин действительно начал думать, какому еще учителю поручить дальнейшую шлифовку лучшего в академии ученика — этого крымского самородка — Вани Гайвазовского. Потому как Воробьев — конечно хорошо, да только, судя по всему, перерос его уже мальчишка. А раз так, его, Оленина, первейшая задача передать парня новому мастеру, который, быть может, довершит его образование как художника. Легко сказать, да трудно сделать. На всю Россию хороших маринистов раз-два и обчелся. Но и тех юный художник давно уже обскакал. Неожиданно выбор пал на француза Филиппа Таннера, прославленного мариниста и пейзажиста, находящегося в это время по высочайшему приглашению в Петербурге. Тот, в свою очередь, много работал над заказами и нуждался в помощнике. О чем и просил лично государя, обещая обучить юношу живописи, передав свое умение. Никто не умел писать воду так, как это делал Таннер, а император, в свою очередь, поручил Оленину найти достойного этой чести среди академистов.

На ловца, как говорится, и зверь бежит. Обрадовавшись, что его пожелание найти Гайвазовскому лучшего учителя неожиданно начало сбываться, Оленин тут же предложил кандидатуру феодосийского художника, и государь велел не мешкая отправить того к Таннеру.

Казалось бы, Айвазовскому снова крупно повезло, но не все было так гладко, и вместо доброго, мягкого профессора Воробьева, старающегося как можно лучше преподать, объяснить, растолковать, юноша оказался в мастерской грубого и заносчивого художника, который был не столько настроен обучать незнакомого парня, сколько надеялся найти в Айвазовском расторопного слугу. Целыми днями юноша приготавливал для Таннера краски, чистил палитру, бегал по его поручениям или рисовал те или иные виды, которые в дальнейшем Ф. Таннер использовал для своих картин. Учил ли он Айвазовского? Скорее всего, все же учил. Во всяком случае, вот как пишет об этом Оленин в письме к профессору А. И. Зауервейду: [52]«…господин Гайвазовский превосходно схватил манеру писать воду и воздух последнего его наставника живописца Таннера, успев сею манеру усовершенствовать отличным подражанием натуре!»

Тем не менее Таннер и Айвазовский так и не нашли общего языка, в конце концов Ованес заболел, как с ним это часто случалось в Петербурге. Несмотря на недомогание, в свой единственный выходной — воскресенье он отправился в гости к Оленину в Приютино, где его свалила жестокая лихорадка.