Айвазовский

— Так их же каждый год приносят, и всегда в этот день, — мельком взглянув на букет, ответила Анна, поправляя Ивану Константиновичу подушку на кресле.

— Каждый год? — Лицо Айвазовского на несколько секунд окаменело, казалось, что он мучительно пытается что-то вспомнить.

— Ну да. Что ты так разволновался? Ну, ландыши…

— Кто приносит? От кого приносит? — Голос художника предательски срывался.

— Не знаю. — Анна простодушно пожала плечами. — Ты как-то уже интересовался, и я думала спросить прислугу, да все забываю. Но ничего. В следующий раз непременно выясню.

— Ты хотя бы видела посыльного?

— Видела. — Анна подсела на табурет поближе к мужу, мучительно хотелось взять его за руку и проверить пульс. — Старик, совсем седой, высокий… ну, не можешь же ты знать всех посыльных.

— Я тоже видел, — словно в пустоту прошептал Айвазовский, — и тоже почему-то ни разу не спросил…

— Ладно, попробую расспросить слуг, может, они его знают, раз уж тебя это так заботит. Не стоит нервничать по пустякам.

Уходя, она с подозрением посмотрела на корзинку ландышей. Надо же, чтобы какие-то цветы вдруг так разволновали его.

Айвазовский, потянувшись, взял цветы в руки, и в этот момент в ближайшей церкви зазвенел колокол…

В доме художника почти всегда было людно, последнее время народу добавилось, так как Айвазовский не только писал картины, призывающие оказать помощь армянам-беженцам, не дожидаясь, когда это сделает правительство или городская администрация, он встречал беженцев на въезде в Феодосию и предлагал им поселиться на его земле, снабжая на первое время деньгами. «Стыдно отворачиваться от своей народности, тем более такой маленькой и угнетенной», — говорил Иван Константинович.

На свои деньги Айвазовский построил здание Археологического музея и подарил родному городу театр, точнее, это была сцена в его картинной галерее. Меленькая сцена, на которой не гнушались выступать композитор и пианист Рубинштейн, [296]польский скрипач Венявский, [297]армянский композитор Спендиаров, туда приезжали петербургские и московские актеры театров. Айвазовский создал приходскую школу и содержал ее. Феодосийские учащиеся были частыми гостями в доме великого художника. Айвазовский добился, чтобы в городе построили железную дорогу и полностью переделали порт, расширив его и сделав современным и удобным для кораблей.

До конца своих дней он хлопотал о стипендиях и пенсиях для жителей своего города, поэтому весть о смерти художника была воспринята как личное горе для тысяч феодосийцев. Смерть Айвазовского была ударом для всей Феодосии, для всего Крыма, для всей огромной России.

Но особенно скорбела, естественно, Феодосия, для которой Айвазовский был родным человеком — ведь он окрестил множество детей и выдал замуж сотни соседских девушек, которые славили художника, помня о его милостях. Во всех церквях звенели колокола, и все лавки в тот день были закрыты. Город погрузился в тяжелейший траур. За гробом художника шла безутешная Анна и члены его семьи, не было только Юлии, которая оставила этот мир за несколько месяцев до своего Ованеса и теперь, должно быть, дожидалась его за порогом жизни, чтобы наконец соединиться с ним навечно.

Айвазовского похоронили во дворе древней армянской церкви. Позже на его могиле появится надпись на армянском: «Рожденный смертным, оставил по себе бессмертную память».

Невдалеке от похоронной процессии, утирая слезы, стоял высокий старик с длинными седыми волосами, взглянув на него, Анна Никитична мгновенно узнала таинственного посыльного, но занятая своими обязанностями у гроба, так и не смогла подойти и исполнить последнюю волю покойного.

Старик же стоял, переминаясь с ноги на ногу, утирая слезы и бестолково бубня себе под нос: «Кому теперь я буду носить цветы от Трубецких? Некому, некому…»

Умирая, Мария Тальони завещала дочери — княгине Трубецкой — каждое Вербное воскресенье посылать к Ивану Айвазовскому букет свежих ландышей, как напоминание о том дне, когда она отказала художнику, любя его всю жизнь. Год за годом старый посыльный доставлял художнику ландыши, надеясь, что тот когда-нибудь остановит его и спросит. Надеялся, оттого и вызубрил наизусть и странное имя Тальони и всю эту историю. Но Айвазовский ни разу ни о чем его так и не спросил.

Вернувшись домой, Анна Никитична сожгла розовую туфельку Марии Тальони в печке и после 25 лет не покидала дома, где была когда-то счастлива и любима. Со дня похорон она сделалась добровольной затворницей. Не принимала гостей, не давала интервью, не стремилась наладить свою вновь разбитую жизнь. В доме Айвазовского она встретила Первую мировую, пережила революцию и Гражданскую войну, как-то выдержала экспроприацию, в которую лишилась почти всех оставленных ей мужем капиталов, встретила Великую Отечественную, пропустив эвакуацию жителей. Во время оккупации она отдала свои последние драгоценности, обменяв их на хлеб и крупу. Когда же немцы оставили Феодосию, художник Николай Самокиш [298]нашел забытую всеми вдову, наверное, самого доброго и щедрого художника и забрал ее в свой дом в Симферополе.