— Александр Андреевич снова в Субиако на этюдах, — начал Виля. — Я как-то его видел возвращающегося в Рим пешком, в запыленной одежде странника, в широкополой шляпе, с этюдником через плечо и посохом в руке… Остановился на улице Феличе, запрокинув голову к окнам квартиры Гоголя, и колеблется — зайти ли… А лицо недовольное, озабоченное. Догадался я — не удовлетворен написанными этюдами и считает, что он не вправе насладиться беседой с Гоголем… Этюд же этот, конечно, совершенство! И Александр Андреевич, понурив голову, двинулся дальше — мимо дома Гоголя. А мне, Ваня, хотелось подбежать и поцеловать ему руку. Но я не решился… Он же, готовясь к поездке, вспомнил о моем случайном замысле… Друг мой, никогда нам не подняться на такую вершину, до такой чистоты и бескорыстия, но мы должны помнить, что живем рядом с таким художником, может быть с самым великим русским художником…
Поэт Николай Языков
В те дни в Рим приехал из России поэт Николай Михайлович Языков.
Он поселился в том же доме, где жил Гоголь. Языков страдал тяжелой болезнью позвоночника. Николай Васильевич убедил его приехать в Рим, надеясь, что итальянский климат поправит его здоровье.
Николай Михайлович с трудом мог ходить и все время проводил в комнате. Гоголь, любивший обедать в кафе Греко или Фальконе, с приездом Языкова перестал там бывать. Николай Васильевич стремился отвлечь больного поэта от грустных мыслей и обедал с ним вместе дома. Но вечерам друзья Гоголя собирались теперь не у него, а у Языкова. Иванов всегда приносил в карманах горячие каштаны. Это лакомство римских бедняков очень полюбилось Языкову. Но самые трогательные заботы друзей неспособны были развлечь тяжело больного поэта. Обычно он молча сидел в кресле, опустив голову на грудь, с лица его не сходило страдальческое выражение.
Чтобы развеселить друга, Гоголь рассказывал веселые истории или придумывал смешные фамилии для разных характерных лиц. Николай Васильевич радовался как ребенок, когда замечал, что его остроумные рассказы вызывают изредка улыбку на лице Языкова.
Хотя у Гоголя был неистощимый запас анекдотов, но Языков с каждым днем все больше погружался в апатию. Подавленное состояние больного стало передаваться его друзьям. Иванов дремал на стуле, а Гоголь молча лежал на диване.
Однажды, когда все уныло коротали вечер у Языкова, раздался стук в дверь и вошли Айвазовский, Штернберг, Бекки. Сбросив с себя плащи, они кинулись к Гоголю.
Николай Васильевич радостно вскочил с дивана и обнял молодых людей. Выговаривая им, что они давно не приходили, Гоголь подвел их к Языкову и представил. Языков сразу встрепенулся, глаза его оживились. Картины Айвазовского он видел в Петербурге несколько лет назад. Уже тогда они ему понравились. Языков любил море. Оно вдохновило его на множество стихотворений. Вот и недавно по пути в Рим он в Венеции написал новое стихотворение о море.
Айвазовский еще гимназистом в Симферополе впервые прочел знаменитое стихотворение поэта «Пловец» и с тех пор полюбил Языкова.
Айвазовский был взволнован встречей с поэтом. Но не таким он себе его представлял. В его воображении автор «Пловца» рисовался мужественным морским витязем. А сейчас перед ним сидел сгорбленный старик, хотя поэту было не более сорока лет. Языков угадал грустные мысли художника. В нем мгновенно вспыхнула прежняя юношеская гордость, и, вскинув голову, беззаботным и сильным голосом он начал читать:
Последнюю строфу поэт читал раскатисто, сильно. Казалось, буря уже готова опрокинуть ладью смельчака, а он продолжает противоборствовать… От сильного напряжения голос у Языкова сорвался, Тогда Айвазовский, Гоголь, Иванов и Штернберг подхватили: