айный язык птиц

Дежурный включает установленный на катере прожектор, быстро нашаривает лодку, в которой двое – Федька и Сашка – завершают браконьерский лов рыбы.

– А вот это уже наше, это наше кровное… – спокойно говорит лейтенант.

Федька в лодке зло:

– Вот и попались мы, Саша, с тобой! Девять штук! Много там еще? Тащи! От удачи своей погибаем. Ишь шпарит, сука! Да еще рыба вся как масляная…

Оба они мокрые, грязные, черные, измученные…

– Щас вытянем – и ходу…

На пограничном катере (дежурный у прожектора):

– Сеть как раз выбирают… Лодка-то чья? Наша или калмыцкая?

Лейтенант:

– Да наша, легко нагружена.

– А моторчик «Ямаха». С таким и не погоняешься. Во, готово, выбрали! Движок заводят!

В лодке Федька одним рывком запускает мотор.

Лейтенант дежурному на катере:

– Гоняться еще с ними! Значит, давай-ка я их подержу, а ты – срежь им нос! Только по людям не бей, по корме не бей, режь ей нос – и дело с концом…

Дежурный делает шаг к станковому пулемету, установленному на турели, смотрит в прицел, видит, как лодка трогается, делает разворот, ложится на обратный курс – и рубит из своего пулемета. В прицел видно, как трассирующие пули подходят к лодке, а потом бьют ей в нос, в нос, и лодка на полном ходу уходит под воду…

Федька с Сашкой оказываются в черной, подернутой нефтью воде.

– Саш, – отплевывается Федька, – тут до мелких мест недалеко. Ты фуфайку, главное, с себя сними, сапоги, штаны, если сможешь, – и плыви на камыш. Где камыш – там мелко. Обо мне не думай, сам выплывай, у Вальки встретимся, бог даст…

И вот в черной ночи они начинают раздеваться и плыть…

Сначала впечатление, что они борются с кем-то под водою… Это они стягивают, сдирают одежду с себя… Потом плывут. Федька как будто в сторону буровой, Сашка, напротив, – от нее, на тростниковую крепь… Долго плывут. Рассвет, все море в черной нефти. Рядом с Сашкой бьются в нефти водоплавающие – тут и не отличишь уже, кто утка, кто огарь… Вот лебедя видно, он весь перемазан, взлететь пытается, да слиплись прекрасные перья…

ХХ

С утра на глинистой отмели, где стоит палатка «охотников за голосами», первым просыпается Николай Иванович. Он откидывает полог палатки, быстро и даже обеспокоенно вдевает ноги в сапоги, подхватывает бинокль и, остановившись у кромки воды, вглядывается в даль. Но, похоже, ничего такого не видит за стенами камыша. Но слышит. И совершенно явственно он слышит птичьи голоса, похожие то на крик, то на стон, которые разбудили его, и уже тогда, в миг пробуждения или в последний миг сна по этим голосам он знал, что стряслась беда…

Следом за Николаем Ивановичем из палатки вылезает совершенно сонный Брайан, который, надо сказать, не привык вставать так рано, чуть пошатываясь, уходит он за палатку, чтобы первым делом хорошенько проссаться. Миша-звучок присоединяется к нему; следом появляется сонно-молчаливый оператор Андрей и, не говоря никому ни слова, начинает разжигать примус. Алексей вылезает последним, потягивается, изображая из себя бравого малого, и, зевая, произносит: «Ну и рань!». Нет, они, музыканты, глухи к этим душераздирающим нотам в птичьих криках, тогда как для Николая Ивановича крик стаи, или, вернее, многих стай, там, вдали, это – отчаянное взывание о помощи…

Андрей раскочегаривает наконец примус и заваривает крепкий чай, чтобы проснуться.

Алексей подходит своею важной походкой, спрашивает:

– Николай Иванович – чай?

– Чай? Да…

– А куда пойдем сегодня?

– Еще не знаю… – далеко ушедшим в себя голосом произносит Николай Иванович. – Видимо, все придется отложить…

– Отложить?!

– Разве вы не слышите? Беда…

И тут все понимают, что беда. Слишком истошен этот птичий крик, и даже не крик, а визг, нереальное какое-то звучание…

– Надо срочно ехать туда, – в упор смотрит на Алексея Николай Иванович. – Нет другого выхода…

– Палатку оставляем?

– Не знаю…

И вдруг все покрывает крик Брайана:

– Человек!

Они поворачиваются и видят мужчину, бредущего по грудь в воде, полосами то черного, то серого от глины цвета. Он идет, деревянно переставляя ноги, с трудом нащупывая оцепенелыми от холода ступнями путь в илистом грунте. Под мышкой он держит жалкую черную утку, похожую на мокрую кошку. До него метров сто.

– Подождите! – вскрикивает Николай Иванович и бросается к лодке. – Он не перейдет эту протоку!

Сталкивает лодку в воду, делает разворот и мигом подлетает к бредущему в воде мужчине. И поспевает как раз вовремя: у того уже остановившийся, неземной взгляд человека сверх меры уставшего и угоревшего от нефтяных испарений, сведенные холодом губы и все тело. Ничего не спрашивая, Николай Иванович начинает тащить его, но сначала у того из-под мышки вываливается в лодку утка, а потом он сам, как статуя, едва успев подставить руки, чтоб не разбить лицо, вваливается в лодку. Николай Иванович тут же накидывает на него свою телогрейку и кричит:

– Эй, ребята! Скорее чаю ему…

Мигом Сашка оказывается у всех перед глазами: его ступни цвета синей глины, вся его кожа, отдающая синевой, немыслимые, смятые водой штаны его, перепачканные глиной и мазутом, тело в крови, в мазутных пятнах и сгустки нефти в волосах…