Айдол-ян. Часть 4. Смерть айдола

Сижу, вкушаю обеденные яства. За столом я уже не один, а в компании трёх крепких парней и двух, тоже «крепеньких» – девушек. Охрана моя. Отныне буду постоянно находиться под наблюдением. Так мне сказал генерал Им ЧхеМу, с которым я совсем недавно имел беседу. Сделано это для того, как он объяснил, – «чтобы меня черти в ад не утащили». А если точнее – северяне в Пукхан. И будут меня охранять до тех пор, пока не придёт время ехать в США, присутствовать там в зале «Staples Center», в котором будет происходить церемония вручения наград «Грэмми». А ещё он сказал, что президент Пак ГынХе крайне возмущена моим поведением и в качестве наказания приказала применить ко мне самую страшную для корейцев кару, – ограничить участие в общественной жизни. А если конкретно – лишить меня поддержки организации, в которой я обретаюсь, в борьбе с гражданскими судами.

Наверняка президент знает, что делает, и вполне допускаю, что страшнее наказания для корейца не найти. Но я-то, – не кореец! Мне пофигу их национальные заморочки. Это я ещё в «Кирин» выяснил. Не пофигу мне финансовые потери, которые видятся в результате подобного «финта» власть предержащих. Становится совсем непонятным, что в таком случае я здесь делаю? Об этом я прямо спросил у генерала. Однако он ничего не смог мне ответить. Тогда я попросил, чтобы меня демобилизовали как можно скорее, мотивируя своё желание необходимостью срочно заработать денег на адвокатов.

Здесь я уже получил более развёрнутый ответ, который, правда, совсем не понравился. Им ЧхеМу довёл до моего сведения информацию о том, что решение о демобилизации теперь целиком находится в руках президента страны, которая сейчас на меня очень зла. И если хочу получить желаемый исход, то должен что-то для этого сделать.

И вот сижу я, – «простая корейская баба» и думаю два вопроса. Первый – «что я должен для этого сделать»? И второй – «а с чего вдруг мне этим заниматься»? Я им кто, – крепостной? Почему все так непоколебимо уверены в необходимости внесения мною оплаты за право работать? Тоже исповедуют идею «пакетного соглашения», как в телевизионных корпорациях?

Чуть поворачиваю голову и неожиданно встречаюсь глазами с одной из своих «хранительниц». Я её практически не знаю, только вот буквально представили друг другу. У неё тоже, как у меня, – унтер-офицерское звание, но рангом ниже. Она по званию – джунгаса. И некрасивая. Возможно, пошла в армию именно по этой причине.

– Такая гадость, это ваше айдольство. – говорю ей я.

За столом мгновенно прекращается жевание, наступает напряжённая тишина, а джунгаса просто замирает.

– Знала бы, – лучше бы сдохла! – высказываюсь по поводу ситуации, как она мне видится, и опускаю голову к своему подносу.

Шо бы тут такого можно было ещё съесть?

(немного позже. У дверей в кабинет, за которыми недавно скрылась ЮнМи, стоят облачённые в бронежилеты двое из назначенных ей охранников – парень и девушка. На головах у них металлические каски, на плече – ремень короткоствольного автомата, в подсумках – магазины к нему, снаряжённые боевыми патронами. Воспользовавшись тем, что в коридоре, кроме них, никого нет, девушка слегка наклоняется к парню)

– Она как на меня посмотрит, – у меня мурашки по спине бегут. – жалуется она, имея в виду Агдан.

Парень в ответ делает суровое выражение лица и решительно выпячивает челюсть.

(в это время в кабинете)

– Итак, – бодро произносит майор контрразведки, которого я вижу первый раз в жизни. – Я хочу сегодня поговорить с вами о письме, которое вы написали своему самчону…

Они издеваются, что ли? – думаю я, смотря на копию моего письма, энергично выложенную на стол. – Или они решили меня таким образом – задолбать? Начнут каждый раз присылать нового сотрудника, который будет начинать всё сначала. Кажется, я даже слышал о таком способе ведения допроса. Когда многократно просят повторять одно и то же, – допрашиваемый от постоянной бубниловки тупеет и, в конце концов, произносит «не то». За которое его хватают и тащат в тюрьму. Зря я тогда так активно скучал. Нужно было просто поспать. Это АйЮ виновата!

– Прощу прощения, господин майор, но я отказываюсь говорить на эту тему. – заявляю я.

Офицер замирает, а присутствующая при допросе стенографистка набирает на клавиатуре мой ответ.

– Почему? – отмерев, спрашивает майор.

– Всё, что могла сказать по этому вопросу, – я сказала. Мне больше нечего добавить.

– Это вам только кажется. – уверяют меня. – При более подробном проговаривании, и желании вспомнить, – порой всплывают мелочи, способные оказаться очень существенными.

– У меня нет желания вспоминать мелочи.

– Почему?