Аид

Непривычный к похвалам Такер смутился и принялся ковырять ковер пяткой.

— Да пожалуйста, — промямлил он и тут же помрачнел. — Прошу тебя, будь осторожна. Понятия не имею, что сделает Джейк, если узнает.

— Буду осторожна, — согласилась я, — но обязательно найду способ вытащить нас отсюда.

— Нас?

— Конечно. Мы теперь одна команда.

Такер все правильно сообразил. Я хотела вернуться домой в эту же ночь. Первая попытка только раззадорила мой аппетит. Я не лгала, обещая, что постараюсь нас вытащить, но пока для меня это было не главное. Ради собственного спокойствия мне прежде всего хотелось снова повидать Ксавье, как будто ничего не случилось. Чем бы он ни занимался, я хотела быть рядом, хотела впитать его присутствие сколько сумею и унести с собой. Оно станет моим талисманом на предстоящие бесконечно долгие дни и ночи.

Поэтому, когда в дверях появилась Ганна с ужином, я едва не отослала ее прочь — торопилась залезть в свою слишком просторную постель, чтобы перенестись оттуда домой. Ганна взглянула на меня, как смотрела всегда, жалея, что не в силах помочь. Она, хоть и была моложе, относилась ко мне по-матерински, как к птенцу, которого надо выкармливать и нянчить. Только ради нее я наспех проглотила приготовленный ею ужин — хрустящий хлебец, какое-то жаркое и пирожок с фруктовой начинкой.

Ганна не ушла сразу, очевидно, было у нее что-то на уме.

— Мисс, — заговорила она наконец, — как вы жили, пока не попали сюда?

— Училась в старшем классе школы, в маленьком городке, где все между собой знакомы.

— Но вы ведь не оттуда?

Я удивилась, что Ганна заговорила о моем прежнем доме. Привыкла на земле хранить тайну и все время забывала, что здесь всем известно, кто я такая.

— Я не из Венус-Коув, — признала я, — но он стал моим домом. Я ходила в школу «Брюс Гамильтон», а мою лучшую подругу звали Молли.

— Мои родители работали на фабрике, — выпалили вдруг Ганна. — Они были слишком бедны, чтобы посылать меня в школу.

— У тебя дома были книжки?

— Я не умею читать.

— Еще не поздно, — заверила я. — Хочешь, научу?

Мое утешение оказало на Ганну обратное действие: она опустила глаза, улыбка пропала.

— Какой теперь смысл, мисс.

— Ганна, — начала я, осторожно подбирая слова, — можно тебя спросить?

Она кинула на меня боязливый взгляд, но все же кивнула.

— Ты здесь давно?

— Больше семидесяти лет, — сдержанно ответила девушка.

— Как же вышло, что ты, такая добрая и ласковая, попала сюда?

— Это долгая история.

— Я хочу послушать.

Ганна пожала плечами.

— Что там рассказывать? Я была молода. Спасти одного человека хотела больше, чем спасти душу. Заключила договор, продалась сюда, а когда осознала ошибку, было поздно.

— Сейчас ты бы сделала другой выбор?

— Думаю, я бы попыталась добиться того же другим способом. — Взгляд Ганны затуманился, она с тоской уставилась перед собой, затерялась в воспоминаниях.

— Значит, ты сожалеешь. Ты была слишком молода, чтобы отдавать себе отчет в своих поступках. Когда за мной придут родные, я тебя здесь не брошу.

— Не тратьте время, мисс. Я сама сделала выбор, а такой договор не отменишь.

— Ну не знаю, — легко ответила я. — Всякий договор можно пересмотреть.

Ганна улыбнулась, на миг забыв о вечной настороженности.

— Я бы хотела прощения, — сказала она, — но здесь некому его дать.

— Может, тебе станет легче, если расскажешь мне?

Как я ни спешила к Ксавье, крик о помощи невозможно было не услышать. Ганна заботилась обо мне, нянчилась со мной в самые темные часы. Я была пред ней в долгу. Она носила свой груз десятилетиями. Если возможно, я постараюсь хотя бы облегчить ей ношу.

Подвинувшись, я похлопала по простыне. Для постороннего мы, наверно, выглядели двумя подружками-школьницами, шепчущимися о детских секретах.

Ганна, нерешительно покосившись на дверь, подсела ко мне. Я видела, что ей неловко: глаза в пол, красные от мытья и стирки пальцы нервно перебирают пуговицы униформы. Она прикидывала, можно ли мне доверять. Не удивительно. Она одинока в мире Джейка, ей не к кому обратиться за добрым словом или советом. Она научилась быть благодарной за кусок пищи, за каждую ночь, которую провела, никем не обиженная. Мне казалось, любую боль Ганна принимает как мученица, в уверенности, что другого и не заслуживает.

Она со вздохом откинулась назад.

— Даже не знаю, с чего начать. Я давно ни с кем не говорила о прежней жизни…

— Начни с чего хочешь, — подбодрила я.

— Тогда начну с Бухенвальда… — Ее молодое лицо было бесстрастно, словно она говорила не о себе, а пересказывала старую сказку.

— Ты о концлагере? — не поверила я. — Ты была там?

Я тут же пожалела, что прервала рассказ, сбила Ганну с мысли.

— Продолжай, пожалуйста.

— При жизни меня звали Ганна Шварц. В 1933 году мне исполнилось шестнадцать. Депрессия тяжелей всего ударила по рабочим. У нас не было денег, я ничего не умела, поэтому вступила в гитлерюгенд, и когда открылся Бухенвальд, меня отправили туда на работу. — Она замолчала, перевела дыхание.