За время пребывания Ганны в бункере поведение Гитлера и его физическое состояние опускались на все более и более низкий уровень. Сначала казалось, что он играет свою настоящую роль, ведя оборону Германии и Берлина, и вначале это было в некоторой мере возможно, так как связь еще была довольно надежной. Сообщения поступали по телефону на башню зенитной артиллерии и оттуда передавались по радио посредством переносной антенны, подвешенной на воздушном баллоне. Но с каждым днем это становилось все труднее, до тех пор пока под вечер 28-го и весь день 29-го связь не стала почти невозможной. Примерно 20-го апреля, на вероятно последнем заседании военного совета у Гитлера в рейхсканцелярии, фюрер был, говорят, настолько подавлен безнадежными сообщениями, что обнаружил полное отчаяние в присутствии всего совета. В бункере, где Ганна услышала об этом, говорили, что после этого даже самые большие оптимисты из свиты Гитлера убедились в том, что война проиграна невозвратно. По словам Райч, Гитлер больше не оправился ни физически, ни морально после этого удара в зале заседаний.
48. Иногда казалось, что он все еще надеется на успех генерала Венка, пробивающегося с юга. Он мало говорил о чем-либо другом и весь день 28-го и 29-го строил тактические планы, какие Венк может применить для освобождения Берлина. Он шагал по бункеру, размахивая дорожной картой, которая уже почти разлагалась от пота его рук, и строил планы кампании Венка перед всяким, кто его случайно слушал. Когда его возбуждение доходило до предела, он хватал карту с места, где она лежала, быстрыми и нервными шагами ходил по комнате и громил, «управляя» защитой города армиями, которые уже не существовали (потому что даже армия Венка уже была разгромлена, чего Гитлер не знал).
49. Райч описывает это как патетическую картину полного крушения человека. Трагикомедия разочарования, бесплодности и бесполезности — видеть человека, бегающего как слепой от стены к стене своего последнего убежища, размахивая бумагами, болтающимися в его нервно дергающихся руках, или сидящего сгорбившись у стола, водя по пропитанной потом карте пуговицы, представляющие его несуществующие армии, как мальчик, играющий в войну.
Райч считает совершенно абсурдным, что Гитлер мог уйти из бункера живым. Она говорит, что убеждена, что Гитлер был физически неспособным уйти, когда она сама покидала бункер:
51. Когда ей говорят о слухах, что Гитлер, может быть, еще жив и находится в Тироле и что ее собственное бегство туда же после ухода из бункера может быть не случайным, она кажется глубоко взволнованной тем, что такие мнения еще даже поддерживаются. Она говорит только:
Из слов Райч видно, что она имела глубокое уважение к фюреру. Возможно, это верно, когда она говорит, что ее «хорошее» мнение значительно пострадало на заключительной стадии войны. Она описывает видимые ошибки руководства, какие наблюдала и о которых узнала в бункере. Например, Берлин был лишен оружия для удержания позиций на Одере. Когда эта линия обороны была прорвана, то оказалось, что не подготовлено никакого связного плана обороны Берлина, и соответствующих сооружений для командования обороной из бункера, безусловно, не было сделано. Не было никакого средства внешнего сообщения, кроме телефона, ведущего только в башню зенитной артиллерии. Гитлер, по-видимому, только в последний момент решил руководить боем из бункера, и потому не имел самых нужных средств для этого. Не было карт, не было планов боя. Не было радио. Имелась только наскоро налаженная связь курьерами и один телефон. Тот факт, что Гитлер не знал о разгроме армии Венка даже спустя несколько дней после этого, — это только один пример плохой организации. Все это привело в результате к тому, что фюрер Германии беспомощно сидел в своем бункере, бессильно играя в войну на столе.