Агни Парфене

Она увидела Диму — он прошел мимо нее, сосредоточенный и немного напряженный. Он явно кого-то ждал — даже вышел на улицу раздетый, постоял там несколько минут — она видела пар, идущий из его рта, и ей хотелось позвать его, сказать, что он простудится, но он уже хлопнул входной дверью, и, когда подошел к ней, она почувствовала запах мороза и легкий холод.

— Эх, черт, забыл сигареты, — хлопнул он расстроенно себя по карманам.

Она протянула ему пачку «Винстона».

— Синий, — протянул он расстроенно. — Он же легкий…

— Какой есть.

— Ладно, я тебя ограблю, да?

— Грабь, — пожала она плечами. — Сделай доброе дело…

Он засмеялся.

— Ты увеличиваешь мои шансы выжить, — улыбнулась Лика. — Так мама говорит. Когда у тебя берут сигареты, тебе делают доброе дело. У тебя что-то случилось?

Он пожал плечами, продолжая смотреть в окно странным, беспокойным взглядом.

— С чего ты взяла?

— У тебя вид взъерошенный… Как будто ты «барышню» увидал.

Он рассмеялся. Про эту «барышню» он и рассказал Лике первым. Это была музейная легенда. Тут когда-то свершилась страшная трагедия — дочь смотрителя не вынесла несчастной любви или, по другой версии, грехов своего отца, — и однажды повесилась в хранилище. Теперь ее мятежный, беспокойный дух иногда бродил по музейным залам, и не только ночью. Утверждали, что как-то она напугала экскурсантов, явилась среди бела дня пред ними. Рассказывая эти небылицы, Дима был артистичен, даже пытался сие действо отобразить. Получалось у него забавно и не страшно. Лика хихикала, а когда дошло до пугливых экскурсантов, которых при виде местной достопримечательности-привидения взяла оторопь, она рассмеялась.

— Да уж лучше иногда увидеть «барышню», чем некоторых людей, — вздохнул Дима.

Она хотела пошутить, спросить у него, не ее ли он имеет в виду, но — посмотрела ему в глаза и осеклась. Нет, он пытался скрыть от нее свой страх, но его было слишком много, — и это было странно, потому что Диму она могла представить каким угодно, но — не таким вот, раздавленным, беспокойным, все время оглядывающимся на дверь. Ей даже показалось, что, если она сейчас уйдет, затушив сигарету, ему станет совсем невмоготу, поэтому она закурила новую — Диме нельзя было сейчас оставаться одному.

Спросить же напрямую, что случилось, Лика не решалась. Да, они сдружились, но той степени доверительности, когда человек открывается перед тобой до конца, у них не было. Поэтому они молчали какое-то время. А потом он вздохнул:

— Ладно, пошли, работа ждет… Он сегодня не придет.

И тихо повторил:

— И сегодня он не придет… Что-то случилось. Что-то случилось, и я…

Дима махнул рукой, оборвал фразу и пошел вниз по лестнице. Там он остановился — перед тем самым пейзажем с руинами монастыря, который так нравился Лике. Долго стоял, прищурившись, не отводил взгляда. Лике показалось, что губы его беззвучно шевелятся, как будто он просит о чем-то, или — спрашивает, или просто — молится.

— Знаешь, — сказал Дима, — есть такая притча. Не знаю, может, ты ее слышала. При создании фрески «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи столкнулся с огромной трудностью: он должен был изобразить Добро, воплощенное в образе Иисуса, и Зло, воплощенное в образе Иуды, решившего предать его на этой трапезе. Леонардо на середине прервал работу и возобновил ее лишь после того, как нашел идеальные модели. Однажды, когда художник присутствовал на выступлении хора, он увидел в одном из юных певчих совершенный образ Христа и, пригласив его в свою мастерскую, сделал с него несколько набросков и этюдов. Прошло три года. «Тайная вечеря» была почти завершена. Однако Леонардо пока так и не нашел подходящего натурщика для Иуды. Кардинал, отвечавший за роспись собора, торопил его, требовал, чтобы фреска была закончена как можно скорее. И вот после многодневных поисков художник увидел валяющегося в сточной канаве человека — молодого, но преждевременно одряхлевшего, грязного, пьяного, оборванного. Времени на этюды уже не оставалось, и Леонардо приказал своим помощникам доставить человека прямо в собор, что те и сделали. С большим трудом его притащили туда и поставили на ноги. Он толком не понимал, что происходит, а Леонардо запечатлевал на холсте греховность, себялюбие, злочестие, которыми дышало его лицо. Когда он окончил работу, нищий, который к этому времени уже немного протрезвел, открыл глаза, увидел перед собой полотно и вскричал в испуге и тоске:

— Я уже видел эту картину раньше!

— Когда? — недоуменно спросил Леонардо.

— Три года назад, до того, как я все потерял. В ту пору я пел в хоре, жизнь моя была полна мечтаний и какой-то художник написал с меня Христа.

Некоторое время он молчал, глядя мимо Лики, а потом тихо добавил:

— Каждый из нас — как этот нищий. С нас можно написать и Христа, и… — Дмитрий замолчал, резко обернулся к ней, сказал: — Кстати, я хотел тебя кое о чем попросить.

— Проси, — милостиво разрешила Лика.

— Не сейчас и не здесь. Давай вечером посидим в кофейне. Я тебя провожу потом, не бойся!

— Я и не боюсь, — улыбнулась Лика. — Конечно. Давай.