Агент его Величества

Тем удивительнее было для него услышать в полночь осторожный стук в дверь. Поначалу он подумал, что ему померещилось, но стук повторился, на этот раз чуть громче, и гардемарин, страшно недовольный, отправился открывать. На пороге стояла она. В ночном халате, с распущенными волосами. Огромные карие глаза смотрели на него с испугом и надеждой. Ей ничего не понадобилось говорить. Он подхватил её и внёс в комнату. Положил на кровать. Она начала рассеянно развязывать тесёмки халата. Чихрадзе плотоядно смотрел на неё, губы его дрожали. Он сбросил ботинки, стащил через голову рубаху, склонился над нею, поцеловал в лоб. Затем прижался всем телом и уже не помнил ничего, затопленный одним всепоглощающим счастьем.

Спустя полчаса он перекатился на кровать, распаренный, тяжело дышащий, растёкся по простыне, повернул голову к Мэри. Она смотрела на него, глаза её блестели в лунном свете. Он не видел её губ, но был уверен, что они улыбались – чуть-чуть, едва заметно, так, чтобы он понял, как ей хорошо.

Ему вдруг захотелось рассказать ей о своей любви. Что с того, что она не понимала его? Эмоции сильнее слов, и преданное сердце всегда отличит искреннее чувство.

– У нас когда-то был поэт Шота Руставели, – тихо произнёс Чихрадзе по-грузински. – Он написал такие строки…

Есть любовь высоких духом, отблеск высшего начала.
Чтобы дать о ней понятье, языка земного мало.
Дар небес – она нередко нас, людей, преображала
И терзала тех несчастных, чья душа ее взалкала.

Объяснить ее не в силах ни мудрец, ни чародей.
Понапрасну пустословы утомляют слух людей.
Но и тот, кто предан плоти, подражать стремится ей,
Если он вдали страдает от возлюбленной своей.

Называется миджнуром у арабов тот влюбленный,
Кто стремится к совершенству, как безумец исступленный.
Ведь один изнемогает, к горним высям устремленный,
А другой бежит к красоткам, сластолюбец развращенный.

Должен истинно влюбленный быть прекраснее светила,
Для него приличны мудрость, красноречие и сила,
Он богат, великодушен, он всегда исполнен пыла…
Те не в счет, кого природа этих доблестей лишила.

Суть любви всегда прекрасна, непостижна и верна,
Ни с каким любодеяньем не равняется она:
Блуд – одно, любовь – другое, разделяет их стена.
Человеку не пристало путать эти имена.

Она слушала его, ничего не говоря, лишь улыбаясь уголками рта. Когда он замолчал, она обняла его и поцеловала в щёку. Потом принялась напевать. Он узнал песню – Мэри пела её в театре. Исполнив один куплет, она погладила его по груди, села на кровати, накинула халат.

– Ты уходишь? – спросил он с сожалением.

Она обернулась, склонила голову набок, послала ему воздушный поцелуй. Затем поднялась и неслышно скользнула к двери. Чихрадзе увидел, как в прихожей мелькнула полоска света. Неужели всё? – подумалось ему. Все его терзания, чувства – неужели они вспыхнули лишь ради одной этой прекрасной минуты? Ему не хотелось верить в это. Слёзы навернулись на глаза. Он понял, что никогда больше не увидит Мэри Бойд.

– Подъём, гармедарин, – разбудил его утром голос Катакази. – Вы слишком долго спали.

– Оставьте меня, – хмуро откликнулся Чихрадзе. – Я не в настроении.

– Что с того? Нас ждут великие дела, некогда отлёживаться.

– Плевал я на ваши великие дела…

– Но-но, полегче! Я бы попросил вас выбирать выражения.

Чихрадзе не ответил. Ему было всё равно.

– Сегодня мы идём в парк, – сообщил резидент. – Вы не были в парке? Я покажу вам.

– Зачем?

– Надо же вам развеяться. А то вы совсем приуныли. – И, поскольку гардемарин не реагировал, он присел на краешек ложа. – В чём дело, Давид Николаевич? Вы какой-то неживой сегодня. Что-нибудь случилось?

– Ничего не случилось, – вздохнул Чихрадзе, принимая сидячее положение. – Просто мне грустно.

– Отчего?

– Так… сам не знаю.

– Хандра? Это бывает. – Он встал на ноги. – Одевайтесь. Мы, мужчины, должны быть сильными. Разводить сопли – прерогатива женщин.