Агент № 1

Когда Димитриос невредимым вернулся с войны, они в первую же ночь решили изменить адрес. Пусть на улице Бенаки останется только брат мужа, она же, будучи полькой, должна поселиться в каком-то ином месте. В адресном столе постарались, чтобы в картотеке не осталось никаких следов, которые могли бы свидетельствовать о польском происхождении пани Янату. После этого приходилось только дожидаться дальнейшего хода событий.

Жизнь в Афинах, Отрезанных от продовольственных центров Европы, скоро превратилась в сплошной кошмар. Столица Греции стала самым настоящим адом. Это уже не был город с прочно установившейся жизнью, с оживленной торговлей, с политическими спорами и сплетнями, горячо обсуждаемыми как в многочисленных кафе, так и в домах. Отошло в прошлое радостное возбуждение, вызванное победоносной албанской военной кампанией, теперь уже привыкли к горечи поражения 1941 года. Характер южанина легко воспринимал и славу и трагедию, ибо древняя история приучила их к тому, что триумфы часто сменяются поражениями и наоборот. Греция вместе с Афинами была психологически подготовлена древней и новой историей к переживаниям — трагическим или великолепным, но всегда великим.

Сначала в городе свирепствовала страшная жажда, за ней пришел голод. Из-за отсутствия воды пыль покрыла город, страшный смрад стоял не только в кварталах бедняков, но уже добирался и до зажиточных районов города. Огромные очереди за хлебом и оливковым маслом отнимали большую часть времени у растерянных матерей. Дело доходило до голодных волнений, после которых на улице стоял запах от быстро разлагающихся на солнце трупов. Огромное количество нищих и вооруженных патрулей, усталость, страх, цены, поднятые до астрономических высот, безнадежное отчаяние родителей, видящих, как их дети пухнут и гибнут от голода, — такова была афинская действительность 1941 года, и некуда было от нее деться…

Все это Марианна Янату рассказывала своему гостю — а им был агент № 1 — спокойным, почти монотонным голосом. Георгий слушал страшный рассказ со все более возрастающим возмущением и мысленно повторял себе — уже в который раз! — что он правильно поступил, прибыв сюда для отмщения.

А Маня, как ее называла пани Бальцерова, продолжала говорить:

— Голод с самого начала оккупации принял столь широкие масштабы, что встал вопрос о полном вымирании народа. Красный Крест не имел молока и лекарств даже для детей. Было принято решение выбирать в отдельных семьях самого здорового ребенка и только этим отобранным малышам выдавать скупые продовольственные пайки. Поэтому в семьях бедняков можно было наблюдать страшную по своей несправедливости картину — один здоровый и сытый ребенок среди остальных гибнущих от голода детей… За первые полгода оккупации в Афинах умерло от голода более сорока тысяч человек. Поговаривали о том, что предпочтение следует отдавать девочкам, которые, если только их удастся спасти от гибели, смогут стать матерями и дадут народу новое поколение…

При столь отчаянном положении даже наиболее спокойные и осмотрительные сторонники нейтралитета и подголоски нового греческого марионеточного правительства отказались от призывов к мирному выжиданию, и горы стали принимать все новые и новые контингента сражающихся.

Независимо от того, что происходило в Афинах и на Пелопоннесе, страшные вести доходили также и с Крита. Случилось однажды, что мальчишки одной деревеньки играли и перевернули небольшие крестики, установленные на могилах погибших немецких парашютистов. Месть захватчиков острова за «осквернение» могил была страшной. В ближайшем селении они отобрали двадцать человек мужчин самых различных возрастов и повели их на расстрел, на место казни привели также и семьи обреченных. Матерям, женам, сестрам и детям приказано было наблюдать за ходом экзекуции. Этот ужасный спектакль длился долго, поскольку палачи не приступали к делу до тех пор, пока не прекратятся стенания и крики родственников. Женщинам, которые пытались закрыть глаза руками, чтобы не видеть пыток и издевательств, гитлеровские палачи приказывали стоять по стойке смирно, плачущих детей били плетьми, старушек подымали с колен пинками. Наконец, выведенные из себя всем этим зрелищем, обреченные бросились на своих палачей с голыми руками, пытаясь перебить немцев и убежать. Началась беспорядочная стрельба, после которой в приготовленные ямы бросили трупы, а заодно и нескольких уцелевших, которые были закопаны живьем.

Воспитанные на примерах истории и философски настроенные греки не только возмущались, но и просто недоумевали столь быстрому и неожиданному преображению своих лучших туристов, художников и ученых в стадо диких, тупых и бешеных палачей…