Агасфер. В полном отрыве

– Ну еще бы! – фыркнул Витте. – Еще бы: тогда голословное обвинение превратилось бы в свидетельские показания! Насколько я знаю, французский посол специально испрашивал Николая – заинтересована ли Россия и лично его императорское величество в выдаче бомбиста?

– И что государь?

– Николай ясно дал понять, что в России хватает проблем и без Федорова.

Помолчав, Лавров поинтересовался:

– В чем же все-таки вы видите причину такой ненависти к вам, ваше высокопревосходительство?

– Элементарно, – пожал плечами Витте. – Государь, как я уже упоминал, просто боится меня. К тому же он узнал, что я работаю над серьезной монографией, посвященной причинам войны с Японией и раскрывающей некоторые предшествующие войне события на Дальнем Востоке. Он неоднократно просил меня дать ему материалы этой монографии для высочайшего ознакомления – и сам, и через министра двора Фредерикса. Но я всякий раз отказывался – по причинам, которые вам должны быть понятны, господин полковник!

– Ваши опасения мне понятны, – кивнул Лавров. И, собравшись с духом, решил-таки спросить про то, о чем давно шептал весь Петербург. – Ваше высокопревосходительство, а с господином Лопухиным вы близко знакомы?

– С каким именно? – деловито нахмурился Витте. – Лопухины – древний дворянский род, возвысившийся, как вы, вероятно, знаете, благодаря браку Петра Первого и Евдокии Лопухиной. Я довольно близко знаком с действительным статским советником Владимиром Борисовичем Лопухиным[188], директором департамента общих дел МИДа…

– Ваше высокопревосходительство, я имею в виду другого Лопухина, экс-директора Департамента полиции, – с понимающей улыбкой поправил Лавров.

– Ах, этого… С Алексеем Александровичем мое знакомство носило шапочный характер, признаться.

– Прошу простить, ваше высокопревосходительство, но у меня другая информация на сей счет…

– Другая? – Витте внимательно поглядел на собеседника, тронул щепотью холеную бородку. – Ах да, конечно! Лопухин! Сейчас я попробую угадать: вы имеете в виду упорно циркулирующие в столице слухи о моем визите в Департамент полиции во время династического кризиса? И о чудовищном предложении, которое я якобы сделал Лопухину? Признайтесь, Владимир Николаевич, вы имели в виду именно это?

– Будучи лично, и отнюдь не шапочно, знаком с бывшим директором Лопухиным, я не могу представить причину, толкнувшую его поместить в личный дневник запись, названную вами чудовищной. Вот намеренное оставление им на своем рабочем столе дневника, раскрытого на этой записи, более объяснимо. Это в характере Алексея Александровича: не желая уподобляться болтливым великосветским кумушкам, он нашел способ донести ваш визит к нему до публики, а сделанные вами намеки широким достоянием гласности. Но, признаться, удивляет еще кое-что: будучи высокопоставленным лицом на правоохранном посту и получив подобное предложение, он был обязан принять гораздо более действенные меры реагирования, нежели оставление дневника на видном месте.

– Вот именно, господин полковник! Вот именно, – Витте живо поднялся из кресла и зашагал по кабинету, оживленно жестикулируя. – Если бы такое мое предложение имело место – разве не было бы первейшим долгом правоохранителя взять изменника за шиворот и официально доложить о его намерениях по инстанциям, включая наивысшую?! Ведь умолчание о заговоре само по себе является тяжким преступлением. Почему он промолчал, ежели все было так, как описано в дневнике?

– Я не знаю, ваше высокопревосходительство. Тут допустимы только гипотетические предположения…

– Какие же? – живо поинтересовался Витте, останавливаясь напротив Лаврова.

– Государь в то время пребывал в Ливадии, он был серьезно болен[189]. Причем настолько тяжко, что просто не мог отреагировать на подобную информацию. Схватить вас за шиворот, как вы изволили выразиться? А если бы Николай отдал Богу душу и на троне воцарился бы великий князь Михаил, упомянутый в том же дневнике? Тогда участь Лопухина была бы решена. Директор определенно лавировал – если, конечно, эта запись – не плод его больного воображения.

Витте рухнул в кресло, устало потер лицо ладонями.

– Мне ясен ход ваших мыслей, господин полковник. Принимая подлую провокацию Лопухина за доказанный факт, вы считаете, что государь вправе желать смерти человеку, злоумышлявшего на него самого. И я, соответственно, не имею морального права просить о помощи и защите…

– Позвольте, ваше высокопревосходительство…