Афинский яд

Я не сомневался, что тело обнаружила одна из девочек Манто, скорее всего, с клиентом, но верил, что Ортобул выглядел, как сейчас. Судя по виду тела, до него и впрямь никто не дотрагивался. Я все еще ломал голову над этим непривлекательным трупом, расхаживая вокруг него и борясь с тошнотой, как вдруг дверь снова распахнулась, и вошел еще один человек в сопровождении маленького испуганного раба с факелом. В дрожащем свете снова показалось, будто мертвец ухмыляется и хочет доделать свое сальто. Я знал вошедшего. Критон. Старший сын Ортобула — человека, которому так повезло на суде Ареопага и так не повезло здесь.

— О боги! — Голос Критона был глубок и трагичен, хотя в конце фраз еще проскальзывала по-юношески высокая нотка. — Я не хотел верить! О боги, неужели это… да, это он, мой отец! Ортобул мертв!

— Да, это так, Критон. Я очень сожалею…

— Мертв. Да, я знаю. Это она — она это сделала! Клянусь всеми богами, клянусь Зевсом-Громовержцем, она заплатит за это. Клянусь!

— Я ничего не делала! — взвизгнула Манто.

— Кто? О ком ты говоришь? — спросил я.

— Об этом мерзком порождении Тартара, моей мачехе! О да, теперь ясно, чего она добивалась. Угодить своему любовнику! Она принимала дары отца, возвысилась благодаря ему, и еще надеялась сбежать. Видите, это ее рук дело. Она погубила наш дом. Клитемнестра, разрушительница родного очага!

— Но это не твой дом, — возразил я, — и уж точно не твой родной очаг. Это бордель. Вопрос в том, как здесь оказался твой отец.

Критон только отмахнулся.

— Мы это выясним. Его сюда заманили — вот что. Посмотрите на его бедное посиневшее лицо! Мы найдем отравленный напиток или притирание, которым… О, бессердечное существо! Злобная фурия, явившаяся нам на погибель! — Юноша дрожал от горя и ярости. — Когда отцу удалось отклонить нелепые притязания Эргокла, я подумал, что мы вновь будем счастливы. И что же? Он пал жертвой этой гарпии — вдовы Эпихара! Как я мог… ох, чтоб она провалилась в мрачный Аид, эта отвратительная Гермия! Только ее нам не хватало! У нее наверняка был сообщник, какой-нибудь коварный прелюбодей! Она заманила отца в этот пустой дом и убила. А еще прикидывалась, что души в нем не чает, чтобы заморочить ему голову!

Критон не выдержал и разрыдался, закрыв лицо плащом. Маленький раб тоже заплакал и запричитал, как и положено в таких случаях. Прошло некоторое время, прежде чем они успокоились, и мы смогли распорядиться, чтобы тело Ортобула обмыли и отнесли домой. Сомневаюсь, что рабы получили от этого большое удовольствие. Между тем Манто оплакивала свое многострадальное заведение и проклятую комнату, которую придется отмывать к приезду хозяйки дома.

Я подумал, что поведение Критона возле тела отца, возможно, объяснялось помрачением рассудка, искавшего временное облегчение в безумии. Я вовсе не был уверен, что его слова стоило принимать всерьез. Но скоро всем Афинам стало ясно, что это не шутка, ибо сразу после погребения Ортобула Критон открыто обвинил мачеху в убийстве. То были пышные похороны, собралось множество народу.

Многочисленные рабы Ортобула окружили тело покойного господина кольцом плакальщиков, особенно постарались женщины: одетые в черное, они горько рыдали всю дорогу на кладбище и возле могилы в Керамике. По щекам безутешной Мариллы градом катились слезы.

— Смотри, эта рабыня оплакивает смерть своего спасителя и защитника, — тихо сказал я Аристотелю. — Но лицо его жены закрыто, и не видно, плачет она или нет.

— Женам граждан положено скрывать и лица, и переживания, — ответил тот. — Это еще ничего не значит.

На погребении было много высокопоставленных афинян, среди них — красавец Филин, который выступил в защиту Ортобула на суде, а теперь поддерживал Критона в его горе. К моему удивлению, явился даже Эргокл. Думаю, решительно все были поражены, когда Критон, стоя над свежей могилой отца, поднял копье, как того требовал обычай, и взял слово:

— Я обвиняю презренную Гермию, вторую жену моего отца, в заговоре против своего законного мужа Ортобула и в убийстве. Я, Критон сын Ортобула, при свидетелях объявляю тебя, Гермия, вдова Ортобула, убийцей и посему запрещаю тебе участвовать в судебной и религиозной жизни города, касаться священной воды и вина, а также закрываю тебе доступ на Агору, в храмы и все священные места!

— Нет! — закричал, подбежав к Критону, его младший брат Клеофон. — Нет! Ты ошибаешься, брат! Этого не может быть.

Гермия лишилась чувств, по крайне мере, повисла на руках у подоспевшей Мариллы, которая обхватила хозяйку за плечи и не дала ей упасть на землю под безжалостными взглядами толпы. Клеофон вцепился в Критона и не отпускал, пока тот с силой не оттолкнул его прочь.