Афинские убийства, или Пещера идей

Он услышал царапанье кремня. «Она уже знает, где я оставляю по вечерам лампу и где искать трут», — отметил он в каком-то месте своей обширной ментальной библиотеки. Вскоре перед глазами его возникло ее тело — свет лампы смазал половину плоти медом. Гераклес заколебался, можно ли описать ее состояние как наготу. По правде говоря, никогда он не видел настолько обнаженной женщины: без краски, без украшений, без защиты прически, лишенной даже хрупкой, но действенной туники стыда. Совершенно нагая. Сырая, подумалось ему, как обычный кусок мяса, брошенный на пол.

— Умоляю, прости меня, — произнесла Ясинтра. Он не заметил в ее мальчишеском голосе ни малейшего беспокойства насчет того, простит ли он ее на самом деле. — Я услышала из моей комнаты, как ты стонал. Мне показалось, ты мучаешься. Я хотела разбудить тебя.

— Это просто сон, — сказал Гераклес. — Кошмар, который снится мне с недавнего времени.

— Через сны, которые повторяются, с нами обычно говорят боги.

— Я в это не верю. Это неразумно. Сны невозможно объяснить: это произвольно созданные образы.

Она ничего не ответила.

Гераклес хотел было позвать Понсику, но вспомнил, что накануне рабыня попросила у него позволения пойти в Элевсин на братское собрание верующих в священные мистерии. Так что он был в доме один с гетерой.

— Хочешь умыться? — спросила она. — Принести воды?

— Нет.

Тогда Ясинтра вдруг спросила:

— Кто такая Хагесикора?

Гераклес уставился на нее, не понимая, о чем речь, а потом промолвил:

— Я называл это имя во сне?

— Да. И еще какую-то Этис. Ты думал, что я — это они.

— Хагесикорой звали мою жену, — сказал Гераклес. — Она уже давно заболела и умерла. Детей у нас не было.

Он помолчал и добавил таким же поучительным тоном, будто поясняя ученице скучный урок:

— Этис — одна старая подруга… Любопытно, что я назвал оба имени. Но, как я уже сказал, я считаю, что сны ничего не значат.

Последовало молчание. Лампа, озаряя девушку снизу, скрашивала ее наготу: трепещущая черная упряжь окружала грудь и лобок; тонкие сбруи обвивали губы, брови и веки. Гераклес с минуту старательно рассматривал ее, желая узнать, что скрывают ее формы, кроме крови и мышц. Как не похожа была эта гетера на его оплаканную Хагесикору!

Ясинтра проговорила:

— Если ты больше ничего не хочешь, я пойду.

— Далеко еще до рассвета? — спросил он.

— Нет. Ночь серого цвета.

«Ночь серого цвета, — подумал Гераклес. — Наблюдение достойное этого создания».

— Тогда не гаси свет, — попросил он.

— Хорошо. Да даруют тебе боги отдых.

Он подумал: «Вчера она сказала: "Я в долгу перед тобой". Но почему она старается вынудить меня принять такую плату? Это действительно был ее рот на?.. Или это мне приснилось?»

— Ясинтра.

— Что.

В ее голосе не слышалось ни малейшего следа волнения или надежды, и это — о ненасытная мужская гордость! — больно задело его. И его задело, что это его задело. Она просто остановилась и повернула шею, обратив к нему лицо с обнаженным взглядом, произнося свое «что».

— Менехма арестовали за убийство еще одного эфеба. Сегодня в Ареопаге суд. Тебе уже нечего его бояться. — И, помолчав, добавил: — Я думал, тебе будет интересно узнать об этом.

— Да, — ответила она.

И закрывшаяся за ней дверь проскрипела то же «да».

Он пролежал в постели все утро. После обеда поднялся, оделся, проглотил целую миску сладких смокв и решил пойти прогуляться. Он даже не потрудился посмотреть, сидит ли Ясинтра в выделенной ей комнатке для гостей или, напротив, ушла, не попрощавшись: дверь была закрыта, и, как бы там ни было, Гераклес не боялся оставить ее одну дома, ибо не считал ее ни воровкой, ни, по правде говоря, дурной женщиной. Он спокойно направил свои шаги к Агоре и уже на площади встретил несколько знакомых и многих незнакомцев. Он предпочел обратиться с вопросом именно к ним.

— Суд над скульптором? — сказал человек с загорелой кожей и лицом сатира, подглядывающего за нимфами. — Клянусь Зевсом, неужели ты не знаешь? Весь Город только об этом и говорит!

Гераклес пожал плечами, будто извиняясь за свое невежество. Обнажив огромные зубы, мужчина добавил:

— Его приговорили к пропасти. Он признал себя виновным.

— Признал себя виновным? — переспросил Гераклес.

— Именно.

— Во всех преступлениях?

— Да. Все как в обвинении благородного Диагора: убийство трех юношей и старого педагога. И он заявил это перед всеми, с улыбкой: «Я виновен!» — или что-то вроде того. Люди поразились его наглости, и не зря!.. — Похожее на Фавна лицо омрачилось, когда он добавил: — Клянусь Аполлоном, для этого негодяя мало пропасти! В этот раз я согласен с тем, чего требуют женщины!

— А чего требуют женщины?

— Делегация жен пританов просила архонта, чтобы перед смертью Менехма подвергли пыткам…

— Мясо. Они жаждут мяса, — произнес мужчина, с которым фавн разговаривал до того, как их прервал Гераклес: крепкий, низкий и широкоплечий, слегка приправленный светлыми волосами на голове и в бороде.*