— Но речь не о том, чего хочется тебе, Гераклес, а о том, что лучше для Города. Кому доверил бы ты, к примеру, управление судном? Большинству матросов пли тому, кому более всех ведомо искусство мореплавания?
— Конечно, ему, — сказал Гераклес. И помолчав, прибавил: — Но лишь в том случае, если мне было бы дозволено говорить во время плавания.
— Говорить! Говорить! — вышел из себя Диагор. — К чему тебе твое право голоса, если ты почти им не пользуешься?
— Не забывай, что право говорить заключается еще и в праве молчать, когда хочется. И позволь мне воспользоваться этим правом и прекратить наш разговор, потому что больше всего на свете я не люблю зря тратить время, и хотя я толком не знаю, что это значит, спор с философом о политике очень похож на пустую трату времени. Ты получил мою записку без задержки?
— Да, и должен сказать тебе, что сегодня утром у Анфиса и Эвния нет занятий в Академии, так что мы найдем их в гимнасии Колонов. Но, Зевса ради, я думал, ты придешь пораньше. Я жду тебя в Стое с тех пор, как открыли рынок, а уже почти полдень.
— Я встал с рассветом, но у меня не было времени прийти к тебе: я кое-что разведывал.
— Для моего расследования? — оживился Диагор.
— Нет, для моего. — Гераклес остановился перед тележкой продавца сладких смокв. — Не забывай, Диагор, работа — моя, хоть и платишь за нее ты. Я расследую не причину предполагаемого страха твоего ученика, а загадку, которую заметил в его останках. Почем смоквы?
— И что же ты узнал? Расскажи мне!
— По правде говоря, немного, — признался Гераклес. — На одной из табличек на статуе Героям Эпонимам написано, что Народное собрание приняло вчера решение устроить волчью облаву на Ликабетте. Ты знал об этом?
— Нет, но мне кажется, решение правильное. Жаль только, что, чтобы принять его, понадобилась смерть Трамаха.
— Еще я видел список новых солдат. Похоже, Анфиса уже призывают…
— Да, это так, — подтвердил Диагор. — Он только что достиг возраста эфеба. Кстати, если ты не ускоришь шаг, они уйдут из гимнасия раньше, чем мы придем…
Гераклес кивнул, но не ускорил свой размеренный и неуклюжий шаг.
— Да, еще: в то утро никто не видел, как Трамах уходил на охоту, — сказал он.
— Откуда ты знаешь?
— Мне позволили проверить списки у ворот Акарнеа и Филе, которые ведут к Ликабетту. Поклонимся демократии, Диагор! Наше желание собирать сведения для споров в Собрании столь велико, что мы каждый день записываем имя и сословие каждого, кто входит или выходит из Города с товарами. Получаются длинные списки с записями типа: «Менакл, торговец-метек, и четыре раба. Одры с вином». Мы думаем, что таким образом лучше контролируем торговлю. Ну а охотничьи силки и другое снаряжение тоже записываются по всем правилам. Но имени Трамаха там нет, в то утро никто не вышел из Города с силками.
— А может, у него не было силков, — предположил Диагор. — Может, он собирался охотиться только на птиц?
— Однако матери своей он сказал, что расставит силки на зайцев. По крайней мере так она мне сказала. И спрашивается: если он шел на зайцев, не лучше ли было бы взять с собой раба, который следил бы за силками или гнал на них зайцев? Почему он пошел один?
— Какова же твоя версия? Думаешь, что он ушел не на охоту? Что с ним был кто-то еще?
— Утренние часы не располагают к догадкам.
Гимнасий Колонов располагался к югу от Агоры, в здании с широким портиком. Обе его двери были украшены надписями с именами знаменитых олимпийских атлетов и небольшими статуями Гермеса. Внутри солнце со свирепым жаром изливалось на палестру, четырехугольник взрыхленной земли под открытым небом, на котором проводились бои панкратистов. Вместо воздуха здесь царил густой запах сгрудившихся тел и благовоний для массажа. Несмотря на свою просторность, здание было переполнено: одетые и обнаженные подростки, мальчики-ученики, пайдотрибы в пурпурных плащах с рогатыми посохами, обучающие своих подопечных… Буйный гам не давал говорить. Чуть дальше, за каменной колоннадой, находились крытые внутренние помещения, где размещались раздевальни, душевые и залы для натирания благовониями и массажа.
В эту минуту на палестре сошлись два борца: их полностью обнаженные, лоснящиеся от пота тела упирались друг в друга, словно они пытались нанести бычий удар головами; руки мускулистыми кольцами свивались на шее противника; несмотря на говор толпы, был слышен издаваемый ими от долгого напряжения рев, подобный бычьему, белые нити слюны свисали со ртов, как странные варварские украшения; борьба была зверской, безжалостной, до конца.
Войдя в здание, Диагор дернул Гераклеса Понтора за плащ.
— Вон он, — громко сказал он, указав на кого-то в толпе.
— Святой Аполлон… — пробормотал Гераклес.
Диагор заметил его изумление.
— Скажешь, я преувеличил, описав тебе красоту Анфиса?
— Меня поразила не красота твоего ученика, а старик, с которым он говорит. Я с ним знаком.
Они решили провести разговор в раздевальне. Гераклес остановил Диагора, уже стремительно бросившегося навстречу Анфису, и дал ему клочок папируса.