— Гераклес тоже говорит о них.
— Но в связи с Диагором! Смотри… Гераклес говорит… вот… что он напоминает ему «златоволосую деву с белолилейной душой, прекрасную и доверчивую…». Он говорит о Диагорс! Автор использует эти метафоры, чтобы описать наивную, ранимую душу философа.
Я не сдавался.
— А почему именно лилия? — возразил я. — Почему не любой другой цветок?
— Ты путаешь эйдезис с плеоназмом, — усмехнулась Елена. — Иногда писатели повторяют одни и те же слова в одном абзаце. В этом случае автор представил себе лилию и каждый раз, как думал о цветке, писал одно и то же слово… Почему ты так смотришь?
— Елена, я
— Что ужасно?
— Что, прочитав
— Ты споришь, как влюбленный.
— Что?
— Влюбился в девушку с лилией? — Глаза Елены искрились насмешкой. — Вспомни, это же даже не героиня книги: это идея, которую ты воссоздал в своем переводе… — И, довольная тем, что заставила меня замолчать, она отправилась на занятия. Оглянулась она лишь раз, чтобы добавить: — Мой тебе совет: не бери себе в голову.
Сейчас, вечером, сидя за столом в тихом удобном кабинете, я думаю, что Елена права: я всего лишь
Да, пожалуй. Но почему я так
Пока же я последую совету Гераклеса Понтора, Разгадывателя загадок: «Расслабься… И да не лишит тебя беспокойство сладкого сна».]
4*
[* Ночь отдыха всегда идет на пользу. Проснувшись, я понял Елену гораздо лучше. Сейчас, прочитав третью главу еще раз, я уже не так уверен в том, что «дева с лилией» — эйдетический образ. Возможно, меня подвело мое читательское воображение. Начинаю перевод четвертой главы. Монтал пишет о ней: «Рукопись испорчена, в некоторых местах сильно смята, как будто истоптана каким-то зверем. Текст просто чудом дошел до нас целиком». Поскольку я не знаю, какой подвиг скрыт в этой главе, придется быть очень осторожным с переводом.]
Город готовился к Ленеям, зимним праздникам в честь Диониса.
Служители астиномов разбрасывали на Панафинейской дороге сотни цветов, чтобы украсить улицу, но бурное шествие зверей и людей превращало мозаичное многоцветье в истерзанное месиво из лепестков. Предварительно расставив на статуи Героям Эпонимам мраморные таблички с объявлениями, прямо на улице устраивали состязания в пении и танцах, хотя голоса певцов обычно резали слух, а танцоры в основном передвигались неуклюжими резкими прыжками и не слушались гобоев. Поскольку архонты не хотели гневить народ, уличные зрелища не запретили, хоть и смотрели на них с неодобрением, и юноши из разных демов состязались в театральных представлениях низкого пошиба, а на многих площадях собирались толпы, чтобы поглазеть на жестокие любительские пантомимы на темы древних мифов. Театр Диониса Элевтерия открывал двери новым и уже заслуженным авторам главным образом комедий (великие трагедии оставляли на Дионисии), настолько напичканных грубыми непристойностями, что смотреть их, как правило, приходили только мужчины. Повсюду, особенно на Агоре и во внутреннем квартале Керамика, с утра до ночи громоздились шум, крики, хохот, винные одры и толпы народа.
Так как Город гордился своей терпимостью, подчеркивая свое отличие от варваров и даже от других греческих городов, у рабов тоже были свои праздники, хоть и более скромные и тихие: они ели и пили лучше, чем в другие времена года, устраивали танцы, а в более знатных домах иногда им даже позволяли ходить в театр, где они могли посмотреть на самих себя в представлении ряженых актеров, которые в облике рабов насмехались над народом грубыми шутками.