Афинские убийства, или Пещера идей

— Выход Филотексту подсказало его собственное стихотворение, строфа с переводчиком «в безумца заточенье»: добавить несколько вымышленных переводчиков — самый подходящий способ создать четвертую ступень… один из них «переводил» бы книгу, комментируя ее в примечаниях, а все остальные были бы с ним так или иначе связаны… С помощью этой уловки наш писатель смог ввести в текст четвертую ступень. Но оставалась пятая, самая сложная: сама Идея!..

Монтал смолкает и посмеивается, а потом продолжает:

— Сама Идея — это ключ, который мы с самого начала тщетно искали. Филотекст не верит в ее существование, поэтому-то мы ее и не нашли… Но в конце концов она тут тоже есть: в нашем поиске, в нашем желании ее обнаружить… — И улыбнувшись еще шире, он заключает: — Так что Филотекст выиграл спор.

Когда Монтал кончает говорить, я недоверчиво бормочу:

— Ты совсем сумасшедший…

Невыразительное лицо Монтала все больше бледнеет.

— В самом деле, это так, — признает он. — Но теперь я знаю, зачем играл с тобой, а потом похитил и запер тебя здесь. Откровенно говоря, я понял это, когда ты сказал мне, что стихотворение, на котором основано это произведение, написано твоим отцом… Потому что я тоже уверен, что оно написано моим отцом… который был писателем, как и твой.

Я не знаю, что и сказать. Монтал все с большей тоской продолжает:

— Мы — часть образов этой книги, разве ты не видишь? Я — «безумец», который заточил тебя, как говорится в стихотворении, а ты — «переводчик». А нашего отца, человека, породившего нас обоих и всех героев «Пещеры», зовут Филотекст Херсонесский.

По моему телу пробегает дрожь. Я обвожу взглядом темноту камеры, стол с папирусами, лампу, бледный лик Монтала и шепчу:

— Неправда… Я… у меня есть собственная жизнь… У меня есть друзья!.. Я знаком с девушкой Еленой… Я не книжный персонаж… Я живой!..

Его лицо вдруг искажается бессмысленной гримасой ярости:

— Глупец! Неужели ты еще не понял?.. Елена… Элий… ты… я!.. Мы все — ЧЕТВЕРТАЯ СТУПЕНЬ!!!

Ошеломленный и обезумевший от злости, я набрасываюсь на Монтала. Пытаюсь ударить его, чтобы сбежать, но мне удается лишь сорвать с него лицо. Его лицо — еще одна маска. Но за ней ничего нет: темнота. Его смятая одежда падает на пол. Стол, за которым я работал, исчезает, кровать и стул тоже. Потом испаряются стены камеры. Я погружен во мрак.

— Почему?.. Почему?.. Почему?.. — вопрошаю я.

Места, отведенного моим словам, все меньше. Я сползаю на поля, как мои примечания.

Автор решает покончить со мной здесь.]

Эпилог

Написав последние слова моей повести, я с дрожью отрываю перо от папируса. Представить не могу, что скажет о ней Платон, который так же нетерпеливо, как я, ждал ее окончания. Быть может, при чтении некоторых эпизодов его светозарный лик растянется в тонкой усмешке. Прочтя другие, я уверен, он наморщит лоб. Возможно, он скажет мне (кажется, я так и слышу его размеренный голос): «Странное творение, Филотекст; особенно эта двойная тема: с одной стороны, расследование Гераклеса и Диагора, с другой — этот странный персонаж, Переводчик (ты не даешь ему даже имени), который в несуществующем будущем записывает на полях свои открытия, говорит с другими героями, и, наконец, его похищает безумец Монтал… Грустная у него доля, ибо он не знал, что он — такое же вымышленное создание, как герои переводимой им повести!» — «Но многое из записанных тобой слов Сократа — тоже вымысел, — скажу ему я. И прибавлю: — Чья же доля хуже? Моего Переводчика, который существовал только в моей повести, или твоего Сократа, который, несмотря на свое существование, стал таким же литературным созданием, как и он? Думаю, лучше приговорить вымышленное существо к реальности, чем реальное — к вымыслу».

Зная его очень хорошо, предполагаю, хмурить брови он будет чаще, чем улыбаться.