Афинские убийства, или Пещера идей

— Быть может, ключ как раз в твоей злости, а? — замечает он. — В этом гневе, который ты сейчас испытываешь на меня… или в наслаждении, которое ты чувствовал, когда воображал, как балуешься с гетерой… или в голоде, который ты ощущал, когда я задерживался с обедом… или в медлительности твоего кишечника… Может, это и есть единственные ключи. Зачем искать их в тексте? Они в наших собственных телах!

— Перестань со мной играть! — отвечаю я. — Я хочу знать, как связана эта книга со стихотворением моего отца!

Выражение лица Монтала становится серьезным, и он, словно читая, усталым тоном тарабанит:

— Я тебе уже сказал, что стихотворение это Филотекста Херсонесского, фракийского писателя, жившего в Афинах в свои зрелые годы и посещавшего платоновскую Академию. Исходя из своего собственного стихотворения, Филотекст создал эйдетические образы «Пещеры идей». Оба эти произведения основаны на реальных событиях, произошедших в то время в Афинах, а именно коллективном самоубийстве членов очень похожей на описанную тут секты. Это событие сильно повлияло на Филотекста, который видел в таких фактах доказательство того, что Платон ошибался: мы, люди, избираем худшее не по незнанию, но действуя под влиянием импульса, чего-то неизведанного, что скрыто внутри каждого из нас и что нельзя ни осмыслить, пи объяснить словами…

— Но история доказала, что Платон был прав! — энергично восклицаю я. — Люди нашей эпохи — идеалисты, они посвящают себя размышлениям, и чтению, и расшифровке текстов… Многие из нас — философы и переводчики… Мы твердо верим в существование Идей, которые нельзя ощутить чувствами… Лучшие из нас управляют городами… Мужчины и женщины равноправно трудятся и имеют одинаковые права. Царит мир. Насилие полностью искоренено и…

Меня раздражает выражение лица Монтала. Я прерываю свою пламенную речь и спрашиваю:

— В чем дело?

Глубоко вздохнув, с покрасневшими влажными глазами он отвечает:

— Это одна из тех вещей, которые Филотекст хотел доказать своей книгой, сын мой: мир, который ты описываешь… мир, в котором мы живем… наш мир… не существует. И, наверное, никогда не будет существовать. — И он мрачно добавляет: — Единственный реальный мир — это мир переведенного тобой произведения: послевоенные Афины, этот город, наполненный безумием, экстазом и иррациональными чудовищами. Вот где реальный мир, а не у нас. Поэтому я предупреждал тебя, что «Пещера идей» влияет на существование вселенной…

Я смотрю на пего. Кажется, он говорит серьезно, но улыбается.

— Теперь я на самом деле верю, что ты совсем сумасшедший! — говорю я ему.

— Нет, сын мой. Ты вспомни.

И вдруг его улыбка наполняется добротой, будто у нас одно, общее несчастье. Он говорит:

— Помнишь спор между Филотекстом и Платоном в седьмой главе?

— Да. Платон утверждал, что никак нельзя написать книгу, содержащую все пять ступеней мудрости. Но Филотекст в этом сомневался…

— Ну да. Так вот: «Пещера идей» — результат спора между Филотекстом и Платоном. Филотексту задача казалась очень сложной: как создать произведение, где были бы все пять платоновских ступеней мудрости?.. Если помнишь, две первые — легкие: имя — это просто название вещей, а определение — то, что мы о них говорим. Оба эти элемента есть в любом обычном тексте. Но с третьим, изображением, уже возникали проблемы: как создать образы, которые не были бы простыми определениями, вызвать к жизни очертания существ и вещей вне написанных слов? Тогда Филотекст придумал эйдезис…

— Что? — недоверчиво перебиваю я. — Придумал?

Монтал серьезно кивает.

— Эйдезис — изобретение Филотекста: благодаря ему изображения обретали форму, независимость… были связаны не с написанным текстом, а с фантазией читателя… Например, в какой-то главе могла быть скрыта фигура льва или девушки с лилией!..

Улыбаюсь смехотворности того, что слышу.

— Ты не хуже меня знаешь, — возражаю я, — что эйдезис — литературная техника, используемая некоторыми греческими писателями…

— Нет! — нетерпеливо перебивает Монтал. — Это просто прием, выдуманный исключительно для этого произведения! Дай мне закончить, и ты все поймешь!.. Значит, с третьей ступенью все в порядке… Но оставались еще самые сложные… Как достичь четвертой, философской дискуссии? Для этого явно нужен голос вне текста, голос, который будет рассуждать о том, что читает читатель… персонаж, который будет следить за сюжетом на расстоянии… Персонаж этот не может быть один, ибо для четвертой ступени необходим некий диалог… Так что нужно было, чтобы существовали по крайней мере два персонажа вне произведения… Но кем они могут быть и под каким предлогом их представят читателю?..

Монтал останавливается и смешно поднимает брови. Продолжает: