— Да, сам Еврипид!.. Он узнал о нашей религии и присоединился к нам. Он выпил кион, и его растерзали братья по вере… Ты знаешь, согласно легенде, его разорвали собаки… но это лишь символический способ описания жертвы в «Ликайоне»… И Гераклит, эфесский философ, утверждавший, что жестокость и раздоры для людей не только необходимы, но даже желательны, и о котором тоже говорят, что его сожрала собачья свора, — он тоже был одним из нас!
— Менехм говорил нам об обоих, — кивнул Гераклес.
— Откровенно говоря, они были великими братьями «Ликайона».
И Крантор прибавил, будто ему пришла в голову неожиданная идея или всплыла в разговоре побочная тема:
— Случай Еврипида любопытен… Всю жизнь его воззрения и искусство были далеки от природы человеческих инстинктов — взять хотя бы его пресные, рационалистичные произведения, а на старости лет во время добровольного изгнания при дворе македонского царя Архелая, разочарованный лицемерием своей афинской родины, он познакомился с «Ликайоном»… В то время наше братство еще не достигло Аттики, но в северных областях процветало. При дворе Архелая Еврипид увидел основные обряды «Ликайона» и преобразился. Тогда он написал не похожую ни на какие другие комедию, которой хотел отдать дань прадавнему театральному искусству, связанному с Дионисом: «Вакханки» — превозношение ярости, плясок и наслаждений оргии… Поэты все еще недоумевают, как мог старый мастер создать нечто такое на склоне лет… И не догадываются, что это самое откровенное его произведение!*
[* Монтал только что заметил:
— Не исключено, что «Вакханки» — произведение эйдетическое, как считаешь? Речь идет о крови, о смерти, о ярости, о безумии… Возможно, Еврипид эйдетически описал обряд «Ликайона»…
— Не думаю, чтобы великий Еврипид до такой степени спятил! — ответил я.]
— Это зелье сводит вас с ума, — устало произнес Гераклес. — Никто в здравом уме не захочет, чтобы его изувечили…
— А, ты в самом деле думаешь, что это только кион? — Крантор посмотрел на дымящуюся золотистую жидкость, колыхавшуюся в котелке, с края которого свисали крошечные капли. — Я думаю, что это нечто внутри нас, я говорю о всех людях. Да, кион позволяет нам это почувствовать, но… — Он мягко стукнул себя в грудь. — Оно здесь, Гераклес. И в тебе тоже. Это нельзя высказать словами. Об этом нельзя рассуждать. Это
Он шагнул к Гераклесу, и огромную тень лица расколола широкая улыбка.
— Как бы там ни было, ты же знаешь, я не люблю спорить… Мы скоро убедимся, кион это или не кион… так ведь?
Гераклес натянул свисавшие с золотых гвоздей веревки. Он чувствовал, что все его тело затекло И ослабело, но не замечал действия наркотика. Он поднял глаза к каменному лику Крантора и произнес:
— Ты ошибаешься, Крантор. Это не тот секрет, который захочет узнать Человечество. Я не верю в пророчества или в оракулов, но если бы мне довелось что-нибудь предречь, я сказал бы, что Афины станут колыбелью нового человека… Человека, который будет бороться с помощью глаз и разума, а не с помощью рук, и будет учиться, переводя тексты своих предков…
Крантор слушал его с широко раскрытыми глазами, будто вот-вот собирался расхохотаться.
— Единственный вид жестокости, который я предрекаю, — жестокость вымышленная, — продолжал Гераклес. — Мужчины и женщины смогут читать и писать и образуют общества мудрых переводчиков, которые издадут и расшифруют труды наших современников. И, переведя написанное другими, они узнают, каким был мир до прихода царствия разума… Ни тебе, ни мне этого не увидать, Крантор, но человек идет к Разуму, а не к Инстинкту…*
[* — Предсказания Гераклеса верны! Вероятно, здесь ключевая идея книги!
Монтал молча глядит на меня.
— Переводи дальше, — просит он.]
— Нет, — с улыбкой возразил Крантор. — Это ты ошибаешься…
Его странный взгляд, казалось, упирался не в Гераклеса, а в кого-то втиснутого в скалистую стену пещеры за ним или, быть может, под его ногами, на какой-то незримой глубине, хотя из-за сгущавшихся сумерек Гераклес не мог в этом окончательно убедиться.
На самом деле Крантор смотрел на тебя.*
[* — Любопытно, — заметил я. — Опять переход на второе лицо…
— Продолжай! Переводи! — взволнованно перебивает меня мой похититель, словно мы находимся в важнейшем месте книги.]
Он заявил:
— Эти предсказанные тобой переводчики ничего не раскроют, потому что их не будет, Гераклес. Философским учениям никогда не восторжествовать над инстинктами. — Повысив голос, он продолжал: — Нам кажется, что Геракл побеждает чудовищ, но меж строчек, в текстах, в прекрасных речах, в логических аргументах, в мыслях людей
[* — Что с тобой? — спрашивает Монтал.
— Эти слова Крантора… — задрожал я.
— Что с ними?