Афган

– Живут. Интересуются, как мы тут, когда закончится война. Только, товарищ подполковник, вы разве чалдон? Я думал… С такой фамилией…

– Правильно думал. Мои предки из хохлов. Столыпин побеспокоился, повелел – и поехали украинцы, белорусы, русские обживать новые земли Сибири, Востока, Киргизии… Эксперимент проводили: выживут или не выживут люди в новых условиях. Выжили и даже расплодились.

– А я коренной сибиряк, – с гордостью заявил Федоров.

– Коренные сибиряки тех мест – это буряты. Имеются в виду те места, где мы с тобой родились, – уточнил Гайдаенко, прикладываясь к биноклю.

– Отец собирается отметить своё семидесятилетие, всех приглашает. Только меня не будет.

– Столетие отметишь, не горюй, – пошутил Гайдаенко. – Он у тебя, по-моему, молодец, если сумел родить в пятьдесят?

– Он мне не родной.

– Прости. Не знал.

– Ничего. А где ваша семья теперь?

– Где семья, где семья, – произнес, почти не разжимая губ Гайдаенко. Совсем уж было все улеглось, успокоилось, и обиды показались какими-то мелочными, как и вся прошлая жизнь. Эти четыре месяца всё перевернули вверх тормашками. Многое стало понятным, резко прошла граница между главным и второстепенным. Многое, что раньше казалось важным, сейчас просто не заслуживает малейшего внимания. Ну, вот, например, отношение к наградам. Раньше жгла обида, если обходили стороной в юбилейные даты, а теперь, как никогда, правильно понимаются строки из стихов славного гусара Дениса Давыдова, он писал:

«Пусть фортуна для досады,
К умножению всех бед,
Даст мне чин за вахтпарады
И георгья за совет».

Кстати, ходят слухи, что можно купить орден, и берут совсем недорого.

– Слушай, – отвлекаясь от этих мыслей, спросил Гайдаенко, – можно так написать? Правильной будет строка: «пройдут года, как страшный сон?» Ты же ведь в университете учился, и должен хорошо это знать.

– Если строго, то не совсем правильно. Правильно – годы.

– Я тоже так подумал. Но тогда не будет звучать, теряется рифма. Сам посуди: «Пройдут годы, как страшный сон», абракадабра какая-то. Пусть будет лучше неправильно. Кстати, в классике есть, как у меня: «Нам года – не беда». Видишь, года, а не годы.

– Но есть слова в другом, не менее классическом кино: «А годы летят, наши годы, как птицы», – возразил Фёдоров.

– Да, – согласился Гайдаенко, – поистине велик русский язык, всякий безграмотный может претендовать на новаторство, и всегда будет прав.

– А вы что, стихи пишете? – хитро прищурился Фёдоров.

– Ты думаешь, это привилегия только тех, кто шёлковый платок на шее вяжет? Нет, браток, ошибаешься! Литературу делают солдаты, и её не высосать из пальца. Я имею в виду настоящую литературу, а не литературщину. Вот так, браток! И писать надо для нашего замызганного, сиволапого мужика, который несёт тебя на своём горбу в рай. Или горбе, как правильно, студент? Недоедает, недосыпает этот мужик, толчётся в грязи, но только чтоб интеллигент, как дитя малое, был всем доволен, чтоб славил нашу Родину. А оперившийся интеллигентик, забыв, за чей счёт он жил, на чьей спине выехал в люди, вдруг замечает, какой некультурный этот мужик, как смешон он. Вот так мы и живем. Неблагодарно! Неблагородно! Что же касается поэтов, то их родит история. Живётся тихо-мирно – и поэзия чирикает, порхает с цветочка на веточку, настало грозное время – и стихи пахнут бурей, потом и кровью! Хотя, хватит с нас крови.

– Да вы, товарищ подполковник, прямо-таки трактат сочинили, – искреннее восхищение вырвалось у сержанта.

– Ну, уж и «трактат»! Долг свой хочу исполнить, книгу написать. А когда её писать, если не сейчас? В валенках на завалинке? Тогда и книга будет войлочно-удобная для всех. Такого не должно быть! Вот так!

– Прочитайте что-нибудь из своего, – попросил Фёдоров.

– Слушай:

«Завывает злая вьюга,
Стонет и ревет,
Шимаханская царица, знаю, не придет.
Не придет и не обнимет,
К сердцу не прильнет,
Страстью нежной, безудержной
Душу не сожжет…»

– Дальше продолжать?

– Красиво, но где борьба?

– Борьба будет потом. Это тренировка руки и ума.

Сержант задумался, пошарив биноклем по горам, сказал:

– Я тоже пытался писать, ещё в школе. Но стихи получались какие-то розовые, такие обычно пишут восьмиклассницы, влюбившись в учителя по физкультуре.

– Ты не огорчайся. Про любовь и жёлтые опавшие листья пишут все начинающие. Это как стенка, за которую держится, ставший на ноги ребёнок. Потом уже, если ты полон гражданства, будет и твоя «Гренада». – Эге! Никак появились, – прервал свои размышления о поэзии Гайдаенко. Прильнув к биноклю, считал: – Три, семь… десять, пятнадцать… ещё… Давайте, миленькие, продвигайтесь, мы заждались, бока отлежали.

– Товарищ подполковник! – тихо позвал Федоров. – Вон ещё, на соседней горе.