Афган

– Почерк одиночек и малых групп, – сказал подошедший Трубецкой. – Надо пошарить в округе, не исключено, что они где-то рядом.

Кто-то попытался закурить, Трубецкой тут же выбил из рук сигарету.

– Не советую, – спокойно сказал он.

Со склона соседней горы посыпались камни.

– А ну, ударь на шорох! – приказал Трубецкой пулеметчику и запустил в ту сторону ракету. Осветились тёмные громады скал и чахлые клочки кустарника. Широкой торной дорогой выглядели белесые осыпи.

– Вон туда ударь! – показал он замешкавшемуся пулемётчику на тёмные, кочкообразные силуэты. Раздалась очередь, звучно отдалась в ушах, загуляло эхо по горам. Все смотрели, не отрываясь, куда показал офицер, и все заметили, как одна из кочек оторвалась от горы и покатилась вниз, три других тенью метнулись в стороны. Кто-то пустил ещё одну ракету.

– Чего вы стоите? – заорал Трубецкой. – Это же «духи»!

Недружно застрочили автоматы и пулеметы, заныли, запели пули.

– Командир! – повернулся Трубецкой к Гайдаенко, – дайте команду одному отделению слева, другому справа в обход той горы, а мы прочешем отсюда. Возможно, перехватим.

Перехватить не удалось. «Духи» скрылись, как сквозь горы провалились.

Шедший третьим слева в цепи рядовой Ярошенко вскрикнул, наступив на что-то мягкое. Отскочив в сторону, он направил ствол автомата на это «что-то» и не знал, как ему быть: стрелять, звать своих, убегать?

– Никон! – наконец крикнул он рядовому Никонову, шедшему справа от него, и не услышал своего голоса. Все медленно удалялись от солдата, оставляя его наедине с жуткой находкой. – Никонов! – заорал тогда Ярошенко во всё горло.

– Чего орёшь? – остановился Никонов.

– Тут кто-то лежит, – опять перешёл на шёпот Ярошенко.

– Говори толком, чего там мямлишь? Очки, что ль, потерял?

– Тут кто-то лежит, – показал пальцем Ярошенко на силуэт на белой осыпи.

– Ну, так подними его, – посоветовал Никонов.

– Давай вместе, – предложил Ярошенко. – Вдруг он живой.

– Ну, так пристрели.

– Ты что? Это же… это же человек! – приходил в себя Ярошенко. – Позови Крутова, а я тут постерегу.

С нескрываемым любопытством рассматривали солдаты и офицеры убитого. Это их первый убитый, это их первая жертва. Убитый лежал лицом вниз, неестественно подвернув босую ногу, на другой ноге был надет какой-то черевик, тонкие смуглые руки были раскинуты в стороны, у головы лежала круглая, с ободочком, мягкая шапочка. Всем хотелось посмотреть на лицо, но никто не решался перевернуть мертвеца.

– Обыскать! – приказал Трубецкой. – Документы, бумажки – мне! Всё – мне!

Документов и бумаг не оказалось, в задержавшемся луче фонарика белело молодое безусое лицо афганца.

– У нас в техникуме учились афганцы, – сказал Цыганок. – Мне кажется, я видел его.

– Мы за них, а они против нас.

– Не шейх, если судить по обувке, а туда же…

– Попробуй, пойми их тут… Восток – дело тонкое.

Трубецкого спросили, что дальше делать с трупом. Майор ответил, что если его не растерзают до утра шакалы, то подберут и похоронят свои.

У машин, издерганная страхом и неизвестностью, ждала охрана из двух рот. На обочине дороги в ряд лежали убитые, их было ни много, ни мало – семь человек.

– Точно стреляют, сволочи – сказал Хатынцев, глянув на убитых. – Один к семи. Если и дальше так будет, то…

Гайдаенко с Трубецким, проверяя колонну, подошли к машине, в свете фар которой копошился фельдшер, силясь облегчить страдания раненым. Это ему удавалось с трудом.

Громко, с выкриками, стонал Папшев.

– Что у него? – спросил Гайдаенко у фельдшера.

– Пустяки, – отмахнулся фельдшер, делая укол потерявшему сознание прапорщику Гатаулину. – Осколок попал в ягодицу.

Не обращая внимания на офицеров, Папшев раскачивался, как китайский болванчик, и всхлипывал протяжно и нудно.

– Прекратите распускать слюни! – громко сказал Гайдаенко солдату. Тот на мгновение, как бы прислушиваясь к чему-то отдаленному, умолк, а потом с новой силой принялся за своё. – Сержант Крутов! – возмутился Гайдаенко. – Примите меры! Он что умирает?

– Ну, ты! Заткнешься или тебе помочь? – зло прошипел сержант, склонившись к самому лицу солдата. Это подействовало.

Через час колонна продолжила путь. Уложив погибших на дно кузова на плащ-накидки, накрыли их большим брезентом. Молча сидели бойцы, покачиваясь на ухабах и изредка поглядывая на трупы. Трупы были похожи на спящих солдат. На больших ухабах, когда машину подбрасывало, трупы отрывались от пола, и тогда казалось, что они охают от боли, на крутых поворотах они поворачивались на бок – чтоб дать немного отдохнуть сомлевшей спине.

Только с рассветом добрались до гарнизона. Уже на въезде набежавший ветерок отвернул край брезента, и Ярошенко увидел, как один из лежавших покойников как-то хитро ему подморгнул и улыбнулся, вроде он доволен, что это случилось с ним сейчас, и он не завидует им, живым.

Как только солнце поднялось выше гор, прохлада сразу же сменилась зноем. Пыль, мелкая и въедливая, была повсюду: на сгоревшей траве, на пятнистых крышах лачуг, запах пыли преследовал везде. Першило в горле, пересыхало и неприятно покалывало в носу.