Аферист

Егор с командой ускакал в Вищуг. Порядок устанавливать. Народу прибавилось. Допустили к себе еще пятерых. Народ бежит. По слухам крестьянским, есть добрый барин, который своих в обиду не дает. А с чужих шкуру спустит. Буквально. Не считается ни со званием, ни с должностью. Пуля его не берет, войско его полонить не может, потому как слово заветное знает. А женой у него красавица писаная из Китежа-града. Кто подольше на нее посмотрит, тот с ума сойдет. Ведовства разные умеет и людей от хворей лечит. Имужа научила, да так, что из самого Петербурху приезжают смотреть. И от Царя-батюшки были.

Со мной сейчас только Петьша, трое подростков от тринадцати до пятнадцати лет и два бывших солдата под его началом. Конечно, есть еще Яков с Провом, сыновья Емельяна. Но в деле их еще не опробовали.

— Помнишь, Емельян, разговор про пчел?

— Что ж не помнить?

— Настала пора. Сейчас буду показывать и рассказывать.

— Я, барин, согласный на все был. И сейчас не отказываюсь. Только мне, старому, не сподручно. Может, кого из сынов поучить? Или Акулинку?

— И то дело. Давай всех троих. Только учить буду по — разному. Что по женским делам, так то еще Елена Петровна укажет.

Время терять не стал. Тем более, братья жаждали науку воздействий на болевые точки постигнуть.

Показал, при каких болячках куда пчел сажать. Заодно показал несколько приемов мануальной терапии. Выбрал самые безопасные. Тренировались братья друг на друге. К моему удивлению, Яков очень быстро понял, что нужно, и положение позвонков сразу стал определять своими могучими руками. Акулину определили лечить баб. Они мужиков застесняются. Прием пока начнут в избе. Потом надо ставить отдельную теплую лекарню.

Через два дня направили им первых болящих. Я не удержался, поехал смотреть и помогать.

Крестьянин с волочащейся ногой. Вялый паралич, определил я. Хорошо, не много времени прошло. Первых пчел я посадил сам. Показал еще раз детям Пасечника точки. После пяти укусов появилась чувствительность. Еще четырех посадил на поясницу. Полегчало, велели ему еще прийти. Ушел без палки.

Другая больная со скошенной спиной после подъема тяжести. Вертебральный синдром это называется. Здесь пришлось спину править. Виден повернутый и утопший позвонок. Положили животом на стол, ноги свешены. Толчок. Хруст. Ой. Повезло. Разогнулась сразу. Пчел сажать не стали. В этом случае лучше пиявки, но их у нас нет. Завязали широким и твердым поясом из старой кожи. Отвезли домой на телеге уже без болей.

В оплату принесли творога и яиц. И по гривеннику. От денег я велел отказаться.

— Принимать будете моих крестьян без платы. Еда, ладно, это насущное. Если не хватает, возьмите. Но денег не брать. Будете жадничать, рассержусь сильно. А вот если господа приедут из города, тогда уж не стесняйтесь. Не нравится, пусть в больницу обращаются.

Грязь подморозило и высушило. А снега еще нет. Мы ездим на прогулки с Аленой, Василисой и Петьшей. Добрались до Чижова. Народ устроился на зиму. Сухостой из леса пилят на дрова. Петли на зайцев ставят.

Нас завидели, шапки сдернули. Крепостных крестьян разного вида, как я узнал, только в центральных губерниях много. Больше половины всего населения. В Мереславской и Косторомской губернии тоже. А вот к северу, в Вологодской, уже менее четверти. В Вятской и вовсе почти нет. Мало на Кавказе и в Казани.

Сначала первыми мыслями было дать всем свободу. Но услыхав примеры, передумал. Под Угличем помещик всех завещал после смерти на волю отпустить. Отплатили черной неблагодарностью. Выгнали из дома любовниц и не вспоминали более благодетеля.

Пока мысль отдать им в аренду землю. Выделяют для личных нужд крестьянам по десятине на тягло. Иногда по две. Десятина это чуть больше гектара. Немного для посадок хлеба. Только и есть, что в проголодь жить. Пусть пашут, сколько могут.

Я сельским хозяйством не собираюсь заниматься. Сам, по крайней мере. Мне нужна земля, моя подконтрольная территория. Имение маленькое, около четырех сот десятин. Крестьян тоже мало. По местным меркам я малоимущий помещик. И много неудобий.

Был порыв души всех объявить русским народом и всем стать своим. Не получается. Я для крестьян просто чудаковатый барин, который связался с разбойниками. Точнее, это меня через бабу повязали.

Напрашивается вывод, что крестьяне так живут, не потому, что их давят, а потому что они такие по мировоззрению, по укладу. Надо ли менять? Загоним человечество железной рукой к счастью, мы это уже проходили. Не загонишь. И пытаться нечего. Лев Толстой пытался выкупать проституток из публичных домов, крестьян из долгов и городского дна. Все вернулись обратно.

За этот месяц я многое передумал. И понял, что людей к себе приближать надо очень выборочно. Елизаровские поклялись быть родней. Вот и будут.