Адвент. Повесть о добром пастухе

На Бенедикте лежал груз ответственности, заботы не только о себе, но и о своих попутчиках. Он выудил из котомки огарок свечи, зажег его. Он с трудом узнавал те два существа, которые стояли перед ним в мерцающем свете, два сугроба со знакомыми глазами и ртами, да еще, конечно, рога Железяки. Бенедикт тотчас очистил приятелей от сосулек и снега, как только мог. Иначе, согревшись, баран и пес промокли бы насквозь. А завтра предстоит тяжелый день, хотя, конечно, с мокрыми шкурами их никто на улицу не погонит. Попонка Железяки, кстати, неплохо его защищает. Затем Бенедикт стряхнул снег с себя, вынул кусочки льда из волос, бороды и бровей. Потом зажег примус. Не так уж трудно ходить в горы, когда с собой можно взять разные удобные новомодные штучки, чтобы обогреться и сварить еду. Если спички намокнут, их можно засунуть за пазуху, под шерстяной свитер, и высушить на себе. Старое, проверенное средство. Теперь, когда примус горел, Бенедикт отодвинул крышку в безудержную метель и достал несколько комков снега. Пока они таяли в кастрюле, он проделывал это раз за разом, снова и снова, непрерывно хлопотал, снова задвигал крышку и заделывал щели, вот так.

Потом он угостил Железяку сеном и снегом, чтобы тот утолил жажду, пока не готово питье получше. Взял котомку, достал еду себе и Льву. Мясо промерзло, и даже от хлеба ныли зубы. Но скоро можно будет согреться кофе. Они со Львом разделили замерзшую еду, как положено хорошим друзьям, по-братски. Хотел бы Бенедикт увидеть человека, который живет по-королевски в своем дворце, гораздо лучше него защищен от бед этого мира, да еще чтобы он собирался спасти нескольких овец от голодной смерти и таким образом выполнить свой долг перед соседями, обществом и Вселенной.

– Ты должен знать, Лев, что сам папа римский живет не достойнее нас с тобой, и совесть у него не чище, – разъяснял он псу, который вилял хвостом и верил каждому слову хозяйской проповеди, тем более что за поучением следовало лакомство.

А Бенедикт сидел как господин с куском мяса в руке и, по мере того как мясо оттаивало, отрезал себе и Льву. И масла у них достаточно. Так что Льву не придется жевать сухой хлеб. Была среда, теперь уже вторая. Вот так вот.

Он шел сюда больше недели, а если точнее – прошло девять дней, с тех пор как он покинул Край, и семь из них питался своей едой. И по запасам это было заметно. Он, конечно, изо всех сил экономил, но все равно оставалось только семь не очень больших кусков мяса да хлеб, которого тоже могло быть побольше. Но что сделал Господь из пяти хлебов и двух рыб! Тысячи накормил. Помня об этом, человеку в его положении не подобает предаваться отчаянию. Ему-то нужно прокормить только себя и Льва. Но если без чудес: нужно экономить, предусмотрительность заповедями не запрещается; один кусок мяса в день – заруби себе на носу. Кроме того, у экономии есть свои преимущества: переедание не грозит, и вес сбросишь, будет легче ходить. А что это со светом? Примус сломался? Он подкачал воздуха, никакого толку, и что бы он ни делал – ничего не помогало. И керосина было достаточно. И что за колдовство и нечистая сила в его норе? Неужели поселились злые духи? И в это мгновение Бенедикт сидел уже в кромешной тьме.

Но это была не вполне обычная темнота. Совсем нет. От нее жгло глаза, она схватила за горло, казалось, вот-вот задушит. С другой стороны, она вроде была миролюбива, хотела заставить его лечь спать. И действительно, зачем ему варить кофе? И для чего ему свет этим вечером? Так что, может, это дружеская услуга? Бенедикт пытался найти выход, прийти в себя, прибегнуть к силе разума. Или это непогода все еще их преследует, хочет лишить жизни? Наверняка законопатила все щели. Собирается их задушить – всех троих. Но он же жив!..

Бенедикт поднялся, с усилием стряхнул сонливость, пошел и отодвинул крышку. Им уже овладели грезы, и он представлял, что увидит бездонное звездное небо, а там по-прежнему плясала метель, которая в один миг чуть не засыпала нору. Он снова задвинул крышку, но оставил щель, чтобы проходил воздух, но не снег.

Как можно было предположить, свет и огонь снова ожили, продолжали служить, как прежде. Вскоре был готов кофе. Его аромат наполнил хижину – благословенный кофе! Бенедикт пил его с благодарностью и почтением. Напившись вдоволь и позаботившись о воде для Железяки, он погасил свечу. Настала ночь. Силы постепенно покинули его уставшее тело. Тихими шагами подкрался сон, и унес его на своих милостивых руках.

И вот лежал Бенедикт в свой норе, закутавшись в шерстяное одеяло и положив под голову мешок с сеном. Рядом лежал Железяка, он спал по-своему и то и дело пережевывал жвачку в тишине и покое. Крепко прижавшись к ним обоим, свернулся калачиком Лев, блаженно поскуливая в ожидании заслуженного отдыха. Так лежали они все трое под землей, совсем невидимые, и их едва ли можно было счесть живыми. Но все же им еще предстоит проснуться для свершений, которые многие другие сочтут выше своих сил, для поступков, совершить которые могут лишь те, кто к этому готов. Может, не такие уж они немощные? Может быть, они – необходимые звенья какой-то цепи?.. А в небе над ними, как всегда, продолжают свое движение планеты.

Бенедикт спал как убитый под сенью бездонной ночи. Вдруг он мигом проснулся, словно по привычке, бодрый – выспавшийся и отдохнувший. Теперь нужно вырвать себя из цепких лап сна, пока сидящая в засаде усталость не навалилась вновь. Поэтому он вскочил, открыл крышку, служившую дверью, – яркий лунный свет. Значит, мир вернулся на круги своя. К счастью, он не проспал, если только не прошли сутки. «Поспешай медленно!»

Бенедикт разделил со Львом остатки вчерашнего мяса и порцию хлеба. Свою часть он проглотил, запивая горячим кофе. Железяка сегодня останется дома. Вчерашние хождения его не на шутку вымотали, и без особой нужды его лучше с собой не брать. Нет причины его беспокоить, пока не убедишься, что для него действительно есть работа. Бенедикт приготовил ему сена, воды и снежных комьев, посмотрел в щель рядом с крышкой. Лев внимательно наблюдал за его действиями, был явно ими недоволен, заглядывал хозяину в глаза, в сомнении поднимал переднюю лапу, скулил, пытался закрыть крышку. Но Бенедикт был настроен решительно и только потрепал его по спине. Наконец пес понял, что они даже не берут с собой еды. Потом они вместе вышли в лунную ночь.

Поскольку погода была тихая и ясная и вышли они рано, Бенедикт решил, что сегодня надо поискать овец в самых отдаленных местах, у края ледника, – это в лучшем случае пять часов туда и пять обратно. Они там почти никогда ничего не находили, но сходить надо обязательно, без этого домой возвращаться нельзя. Бенедикт быстро разошелся и ускорил шаг, тяжело поднимался по холмам и горкам, ветром летел вниз по склонам. «Горные дороги укрепляют ноги».

Хотя погода была хорошая, день не задался. Бенедикт не нашел ни одной овцы – живой. Но у края ледника, в небольшой узкой долине, почти засыпанной снегом, он наткнулся на нору (вернее, Лев ее нашел), – на лисью нору, в которой и лежала мертвая овца. Опоздали!

Находка произвела на Бенедикта тяжелое впечатление, и весь остаток дня он был мрачный. Для него это был плохой знак, явное предупреждение. Да еще в такой памятный год: в двадцать седьмой раз он пришел в горы, и самому ему два раза по двадцать семь лет. Да, юбилейный год, по крайней мере для него. И надо было такому случиться. Но неудачи преследуют его с самого начала – в этот раз. Здесь наверху было что-то не так, как всегда, хотя погода хорошая и дорога вполне сносная. Вокруг него в угрюмом молчании стояли горы. Что он им сделал? Разве он виноват, что задержался? Или это случилось из-за его передышки на Леднике? Но тогда это так мелочно. И как бы то ни было, его совесть чиста: он торопился, как мог, хотя препятствия возникали одно за другим. Так что если горы непременно хотят быть к нему холодными и враждебными – пусть, ничего не поделаешь. С этого момента он не намерен обращать на них никакого внимания и приходить будет только из-за овец. А поскольку овец не видно, и даже нет следов, то он, пожалуй, поспешит домой, стиснув зубы, с обидой на угрюмые вершины, к Железяке, к домашнему уюту в своей хижине, в своей яме, в своей норе.

Но когда он вернулся и спустился под землю, закрыв за собой крышку, ему было не до еды, не хотелось даже кофе. Ночью он спал мало и беспокойно. Это ведь не пустяк – рассориться со старыми друзьями, потерять последнее прибежище в одиноком мире. Но особенно бередило душу то, что, отправившись за живыми овцами, он нашел лишь мертвых.

На следующий день, в пятницу, встали рано и всей троицей отправились в путь. Дул северный ветер, снег мягко стелился по холмам, будто только и заботился о том, чтобы Бенедикту было легко идти на лыжах. Или он пускался в пляс, бешено кружась вокруг скал и больших камней, принимая их в свои холодные объятья. Но искать овец в такую погоду непросто: они убегают в укрытие, а их следы мгновенно засыпает снегом. Однако Бенедикт об этом не думал, он должен искать, пусть даже преданный горами и погодой. И это его рвение было вознаграждено: удача, оставившая его вчера, одумалась и отыскала его в метели. Ранним утром он нашел двух овец, позже днем третью, а на обратном пути еще двух, так что теперь их было пять. Искать овец в метели – всё равно что ловить рыбу в мутной воде, но эта рыбалка, по счастью, удалась. Потому что если знаешь особенности ландшафта и излюбленные места овец, и с тобой пес, истинный папа римский, то найдешь овец даже вслепую. Теперь его блуждания обрели смысл, всё шло в правильном направлении. Настроение улучшилось.

Но удержать этих заблудших овец – дело нешуточное. Бенедикту, Льву и Железяке пришлось изрядно потрудиться. Овцы сбились в неразлучные пары, которые сторонились друг друга и не переносили присутствия других существ. Они то разбредались в разные стороны, то не двигались с места, и тогда их приходилось подгонять громкими криками и собачьим лаем или просто-напросто перетаскивать через сугробы. Тяжелая работа. Теперь дело было за Железякой, и тот не подкачал. Он прибивался к овцам, внушал им, что тоже думает сбежать от собаки и человека, и брал на себя верховодство – разумеется, в нужном направлении. Иногда он сгонял овец вместе, и те так оживлялись, что бежали прямо за ним по пятам. Бенедикту и Льву оставалось только стараться в меру сил от них не отставать. Но потом вдруг овцы брались за свое и разбредались, и нужно было снова их собирать. Или Железяка застревал в сугробе и не мог выбраться собственными силами, а за ним и вся его свита. Тогда Бенедикт протаптывал в снегу тропинку, таща барана за рога, а Лев тем временем следил, чтобы свита не разбежалась. Случалось, что перетаскивать через сугробы приходилось всех шестерых. Это разогревало. Так прошел день.

В тот день и речи быть не могло, чтобы взять с собой Железяку в хижину, он должен был удерживать овец вместе, находить для них под снегом скудную траву и ушить разгребать снег, поддерживать в них стремление к самосохранению, чтобы им не захотелось снова убежать. Неделя подходила к концу. Отара расположилась где-то посередине между норой Бенедикта и горной хижиной, и поскольку без Железяки в норе было одиноко, а еще сегодня ожидался почтальон, который по пути на юг наверняка переночует в хижине, Бенедикт принял решение направиться туда. К тому же он сможет передать весточку с помощником почтальона, который потом вернется с лошадьми на север. Будет неприятно, если дома за него начнут беспокоиться.

Туда он теперь и шел, с утра до ночи, шел и шел. Пока не добрался до ночлега. Но он просчитался. У горной хижины были только лошади – самого почтальона, похоже, переправили через реку еще вечером, и его помощника тоже. Но ведь он должен вернуться завтра рано утром. Или, может, не утром, но точно завтра. Бенедикт решил его подождать, один день передохнуть, хотя из еды у него с собой был лишь небольшой кусок промерзшего мяса в кармане. Помощник почтальона наверняка угостит его чем-нибудь. А утром в воскресенье Бенедикт снова пойдет на запад – это будет третье воскресенье Адвента.

Но все сложилось иначе. От выходного дня Бенедикт отказался. Задолго до рассвета в субботу он снова отправился в горы, на поиски найденных и еще не найденных овец. Нельзя было так бросать на произвол судьбы Железяку. Но перед уходом он дал сена и воды почтовым лошадям, теперь конюх увидит, что Бенедикт приходил, и сможет сказать, что с ним все в порядке.

В предрассветных сумерках порывистый ветер превратился в бурю, разразилась непогода. Бенедикту снова не повезло: пустошь и неистовая метель, вечный, настоящий снежный буран, окружавший одинокого путника каменной стеной. Он постоянно пробирался сквозь снежную стену, но каким-то необъяснимым образом ему удавалось узнавать местность и не терять направления. Он нашел Железяку вместе с маленькой, но целой отарой, и они снова двинулись на север, почти против ветра, к обжитым местам, шли очень медленно, шаг за шагом, еле-еле. Снова приходилось месить ногами глубокий снег и перетаскивать через сугробы смертельно уставших овец. Один только Железяка следовал за ним добровольно и самостоятельно.

Вечерело. Борьба с безмозглыми овцами и безумной погодой вытянула из Бенедикта все жилы. А тут еще начало урчать в животе, голод грыз его изнутри. Он уже давно ничего не ел, да и до этого долго жил на скудном пайке. Он все-таки надеялся к вечеру добраться с овцами до своей норы, но погода и заснеженные тропы точно сговорились против него. Ему пришлось уступить, еще на одну ночь оставить овец с Железякой и пойти искать нору одному. Что толку переть на рожон, против непреодолимой силы.

До хижины, как он думал, идти было часа два. И вот он шел и шел, казалось, уже не менее двух часов, но никакой хижины, никакой норы, никакой ямы. Бенедикт был совершенно сбит с толку.

Вот такой враждебной человеку может быть земля, завести его в тупик, а он должен найти выход. Бенедикту это всегда удавалось. В том и состоит задача человека, возможно, единственная, – находить выход в безвыходном положении, не отчаиваться и, если потребуется, сопротивляться жалу смерти, пока оно не поразит сердце. Такова задача человека. А если ноги отказываются служить, человек должен смириться, но это не означает, что он сдался. Ногам нужен отдых, только и всего, – пусть отдохнут. Как приятно посидеть минутку. Удрученный, но не сломленный, Бенедикт воткнул свою палку в снег, наклонив ее на север, чтобы определить направление, когда снова встанет. После этого он бросился в сугроб за гребнем холма – и Лев тоже, – лежал там довольно долго, пока его хорошенько не засыпало снегом, затем встал на четвереньки, спиной сделал сводчатую крышу, поворачиваясь туда-сюда, утрамбовал снег по сторонам: здесь будет дом – вроде как жилище. Потом они со Львом сидели в этом снежном доме. А снаружи неистовой бурей свирепствовал мир.

Сначала Бенедикту было тепло в этом снежном убежище, и он даже позволял себе иногда вздремнуть. Но когда промерзшая одежда оттаяла и намокла, тепло испарилось, его пробрала дрожь. Однако прежде всего нужно было передохнуть, и он терпел. Изо всех сил старался расслабиться, но в то же время не заснуть. Ведь заснувший в сугробе голодный и измученный человек, скорее всего, больше не проснется живым.

Тут Бенедикт очнулся и стряхнул с себя дремоту, и в этот момент он вдруг отчетливо понял, что дальше так нельзя. Поэтому они стали разгребать снег, он и Лев, утоптали его вокруг себя на два или три локтя. Но где же его палка? Ее нигде не видно – поглотил снег. Бенедикт боролся с искушением снова залезть в яму, спрятаться в сугробе: ветер дул еще сильнее, и мороз наверняка был градусов тридцать, вместо двадцати в предыдущие дни. Однако нужно держаться. Если он сейчас сдастся, то потеряет не только сегодняшний день, но и все последующие. Ведь тогда на него наткнутся, лишь когда снег растает, если вообще когда-нибудь найдут. Ну нет, это укрытие от непогоды слишком дорого ему обойдется. Оставалась только одна надежда на спасение – найти свою нору. Иначе его ожидает участь многих овец здесь в округе, когда через год или два где-нибудь на горной пустоши случайно находят их обглоданные и отбеленные солнцем кости.

Искать Железяку и других овец он сегодня уже не мог. У него была другая задача. Он боролся за свою жизнь. Мороз пробирал через мокрую одежду, буря его будто душила, усы примерзли к губам. Он достал перочинный нож и отрезал их. Только так он мог избавиться этот этой ледяной корки. Как они со Львом добрались до норы, Бенедикт сам не понимал. Но только Лев вдруг неожиданно начал разгребать снег. Бенедикт встал на четвереньки и ползал, пока не нашел крышку, открыв ее, они спустились в нору, и были спасены. Бенедикт собирался первым делом зажечь сальную свечу и примус, но спички промокли и не загорались.

Бенедикт разложил их на своем обнаженном теле сушиться, а сам попытался пожевать остатки замерзшего мяса с хлебом и маслом, но во рту у него пересохло, он не мог глотать и снова провалился в сон. Наконец спички высохли. Бенедикт зажег свечу, потом стал кипятить воду на примусе. Что такое кофе, понимает лишь тот, кто пил его в норе под землей в тридцатиградусный мороз, посреди горной пустоши, по которой гуляет ураган. Теперь он мог даже высушить одежду.

Пока они со Львом ели, Бенедикт проверил свои запасы. Мясо на исходе, хлеба нет, но много масла, несколько кусков сахара, а последний кофе он допивает прямо сейчас. Невеселое положение. А завтра понедельник, послезавтра канун Рождества – сочельник.