Адвент. Повесть о добром пастухе

Ведь по замыслу Творца, несчастные животные, которые бродят в горах, забытые пастухами, вряд ли будут предоставлены воле судеб, когда он, Бенедикт, покинет этот мир? Такое просто невозможно. Пусть овцы это всего лишь овцы, но они – существа из крови и плоти и наделены душой. Разве можно назвать бездушной тварью Железяку? Или Льва? Или Факси? Разве их невинность и доверие стоят меньше зыбкой человеческой веры? Бенедикт покачал головой. Кем бы ни был его преемник, он не может пожелать ему ничего лучшего, чем такие попутчики. Тот, у кого есть такие друзья, не одинок в этом мире. У кого-то есть что-то большее. Но есть ли у кого-нибудь что-то лучшее? Было бы неблагодарностью сетовать на свою судьбу. Но Бенедикт таким неблагодарным и ограниченным не был. Никакие Божьи твари на земле не могут сравниться с тремя его друзьями. И связь человека с животным в своем роде священна и неразрывна. Однажды придется принять решение: этому – пулю, тому – нож. Это – плата. В этом и заключается ответственность. Долг распоряжаться не только их жизнью, но и смертью, насколько позволяет ум и совесть. Таково наше бытие. И это больно. Насколько больно, может представить себе лишь тот, кто испытал. В определенном смысле все существа – жертвенные животные. И сама жизнь – не жертва ли, если она правильно прожита? И разве не в этом загадка? В том, что жизненная сила внутри нас и есть самоотречение. И в том, что жизнь, которая по сути своей не жертва, – неправедная и кончится пустотой?

Довольно об этом. Это все равно не объяснить. Несомненно другое – то, что они втроем идут здесь ночью в лунном свете среди молчаливых гор, у них есть цель, и они это знают, знают все трое. Скромная, но все-таки цель.

Когда рассвело, звезды побледнели и горы потеряли свои очертания в утренних сумерках. В каждом рассвете есть какое-то освобождение и одновременно беспощадность. С наступлением дня просыпаются ветры. Сначала это были лишь мягкие тихие дуновения с разных сторон, словно в полусне пробуждающие жизнь в рыхлом, свежевыпавшем снеге. Но вскоре ветры выбрали себе направление и начали кататься верх и вниз по склонам, как на санках, перевозя сугробы. И как только исчезли последние очертания, больше ничего не было видно, не разглядишь даже, где смыкаются седая от снега земля и седое от снега небо. Облака, еще недавно лежавшие у снежного горизонта, свернувшись клубком, поднялись в воздух. Наконец от бледнеющей синевы ночи осталось лишь светлое пятно прямо над головой. И неожиданно обернулось сильной метелью, которая неистовствовала вокруг Бенедикта и его спутников, почти полностью их поглотила, и, хотя они шли вперед, как ни в чем не бывало, они едва видели самих себя, не говоря уже друг о друге. Но они стойко держались вместе. Снегопад был невиданной силы, и ветер ему под стать. При ходьбе было трудно дышать, и Бенедикт несколько раз начинал задыхаться, держался изо всех сил за веревку, другой конец которой был привязан к рогам Железяки, и, как мог, пробирался вперед. Льву пришлось заботиться о себе самому, и он отлично справлялся. Так и шла троица, шаг за шагом, брела, пошатываясь под мощными порывами ветра.

Они шли по щиколотку в снегу. Бушевала метель. Подходил к концу день, в котором ничего не было видно, только едва заметный свет. Бенедикт направлялся к своей хижине, как он называл нору, углубление в земле, которое сверху закрывалось крышкой, что-то вроде могилы. Он вырыл ее двадцать семь лет назад примерно посередине этого пустынного горного пространства, решив его исследовать. Выбрал место не очень высоко, чтобы ветром не срывало крышку, и не очень низко, чтобы сверху не затекала вода.

Бенедикт был уверен, что идет в правильном направлении и скоро доберется до своей норы. Он только надеялся, что буря к вечеру стихнет. А иначе как ему найти свою нору? Но буря, похоже, на чаяния и увещевания Бенедикта не обращала никакого внимания. Удивительно, что ей хватило сил реветь целый день без перерыва и с такой силой, а ведь еще только самое начало зимы. Просвет между снежными вихрями становился все бледнее, и почти слился с ревущей снежной мглой. Метель не утихала, она стонала, выла, как великаны в борцовской схватке: это был поединок невидимых сверхъестественных сил. Безумная, ревущая великанская ночь.