Адский штрафбат

Юрген сделал вид, что смотрит в ту сторону. «Ну же, достань его», — молил он про себя, следя краем глаза за тем, как рука Каминского скользнула к кобуре и расстегнула ее. Ситуация для Каминского была далеко не безнадежной, он вполне мог выкрутиться. Юрген бы на его месте точно попытался. Выхватил бы пистолет и выстрелил в зазевавшегося своего двойника, потом сразу в Брейтгаупта и, резко пригнувшись, чтобы не попасть под возможную очередь Отто, пустил бы в него две пули над дверцей и сразу же две в сторону сиденья водителя, в спину… В общем, попытался бы. А Каминскому сам бог велел. У него другого выхода не было. Он не мог живым попасть в плен к ним, русским диверсантам.

Конечно, он мог бы скрутить Каминского. Подкатиться под него, завалить. В крайнем случае, Брейтгаупт бы помог. Но не хотелось. Он бы предпочел, чтобы Каминский достал пистолет. Он бы тогда имел полное моральное право застрелить его. Он этого хотел, хотел с самого начала. Это было личное. Он ненавидел этого человека. За что — это он не мог четко сформулировать. Он просто считал, что такой человек недостоин ходить по земле. Он поганит эту землю, прекрасную несмотря ни на что. И он позорит народ. Не немецкий, не польский и не русский, а просто — народ, людей, человечество. Такой приговор он вынес ему в своем сердце. И он нисколько не сомневался, что имеет на это право. Ведь он уже убил столько людей на этой войне, убил, в сущности, только за то, что те носили другую форму. И все они были лучше Каминского, или почти все, он в этом не сомневался.

Он мог застрелить Каминского сразу, как только они остановили машину, или сейчас, когда он еще не вынул пистолет. Но это было бы нарушением приказа Фрике. Приказы Фрике Юрген нарушать не хотел. Даже по мелочам. По таким мелочам.

Мольбы Юргена были услышаны. Каминский выхватил пистолет и тут же получил три пули в грудь. Автоматная очередь швырнула его на машину, он медленно сполз вдоль заднего крыла. Он даже успел выстрелить, но пуля ушла в небо. «Так даже лучше, — меланхолично подумал Юрген, — то, что он выстрелил».

На второй выстрел сил у Каминского уже не было. Он хрипел пробитыми легкими, извергая при каждом натужном вздохе фонтанчики крови. Он был сильный человек, трех пуль для него было мало. Он даже не потерял сознания. Он все силился поднять веки, чтобы взглянуть — на Юргена? на звезды? на весь этот мир, который он покидал навсегда?

— Я хочу, чтобы вы знали, генерал, — сказал Юрген по-немецки, — я сражаюсь не против, а за. Я сражаюсь за Германию. Только это имеет значение.

Каминский закрыл глаза, вздрогнул и завалился на дорогу. Неизвестно, слышал ли он, что сказал Юрген. А если слышал, то понял ли. Скорее всего, ему было на это наплевать. Как, впрочем, и Юргену. Он носил в себе эту фразу с того самого дня, когда они впервые столкнулись с Каминским. Ему надо было ее выговорить. Вот только подходящий повод не предоставлялся. Сейчас предоставился.

— Только не по машине!

Красавчик крикнул под руку, но рука у Юргена была твердой, а нервы крепкими, он всадил пулю Каминскому точно в сердце. «При чем здесь машина? — подумал он. — Понимаю — не в голову. Надо сохранить целым лицо для опознания и приличия. Но машина… Ах, ну да…» Он тяжело вздохнул. Он уже знал, что они сделают дальше. Красавчику лучше всего этого не видеть.

— А с этим что будем делать? — донесся голос Отто.

Юрген поднял голову. Рыхлый если и пришел немного в себя, то только в верхней половине. Он даже не попытался убежать, все какой-никакой, а шанс. Да, видно, ноги онемели. Но руки он наконец поднял и лепетал непослушными губами по-немецки:

— Я врач. Я в больнице работал. Я врач. Под Орлом. Я врач…

Он все пытался на что-то показать отставленным большим пальцем на поднятой руке. Вроде как на погоны. Дескать, погоны у него медицинской службы. Но погоны были серебряными, это было ясно видно в свете луны, а цвет выпушки кто же разберет?

— У нас был товарищ, — медленно и раздумчиво сказал Красавчик, — его звали Ули Шпигель. Как-то раз он пошел в лес разыскивать сбежавшего партизанского врача. Он всего лишь хотел спокойно поспать ночью, без всяких неприятных сюрпризов. Пошел и не вернулся. Это было под Орлом…

Раздалась автоматная очередь. Рыхлый рухнул на землю.

— Отто, я всего лишь хотел сказать, что с тех пор не доверяю врачам из-под Орла, — с легкой укоризной сказал Красавчик.

— Отто, забрось своего на заднее сиденье, — сказал Юрген, — а потом помоги Брейтгаупту усадить его клиента на переднее.

Он обошел машину. Красавчик уже вытащил омертвевшего от страха водителя.

— Нихт пиф-паф, — затараторил тот, увидев приближавшегося Юргена.

Он ударил себя ладонью в грудь, потом затряс перед собой сжатыми в кулаки руками, изображая крутящуюся баранку, потом вдруг опять разжал кулак на правой руке, опустил горизонтально отставленную ладонь чуть ли не на уровень колена, потом-рывком поднял ее сантиметров на двадцать и еще раз на столько же.

— Трое деток, говорит, — сказал Красавчик.