Адриан

Крупнейшим археологом, исследовавшим святилище Элевсина, был греческий учёный Георгиос Милонас. Он, однако, счёл, что раскопки дали скудный материал для понимания содержательности самих мистерий: «Хотя там был перевёрнут каждый камень, священное празднество и его культовый смысл остались неведомыми»[550]. И далее: «С ранней юности я пытаюсь доискаться, что же там некогда происходило. Надежды таяли одна за другой, потому что каменных свидетельств не было. Много ночей я стоял на ступенях Телестериона, купаясь в волшебно-серебряном сиянии луны, и надеялся услышать голос посвящённых, надеялся, что человеческая душа всё же сумеет уловить искорку скрытого от рассудка. Увы! Древность упорно хранит свою тайну; Элевсинские мистерии разгадать невозможно!»[551]

Подобное же мнение, опираясь на письменные свидетельства, вернее сказать, на полное отсутствие таковых, высказал и русский исследователь А. И. Зайцев: «Посвящённых было много, в мистериях участвовало по много тысяч человек со всех концов греко-римского мира, и просто поразительно, как прочно хранили они эти секреты, ибо вплоть до распространения христианства ни один человек не решился опубликовать сведения о церемоних мистерий»[552].

Потому-то о главных церемониях, что совершались по ночам в Элевсине, «мы как раз хуже всего осведомлены»[553].

«Подробности» Элевсинских мистерий приводили в изобилии христианские авторы от Климента Александрийского и Тертуллиана до Михаила Пселла. Но все они, словно соревнуясь, приписывают мистериям набор нелепостей и непристойностей и, мало того, находятся в непримиримых противоречиях друг с другом[554]. Доверия поэтому они не заслуживают.

Дитер Лауэнштайн, опираясь на истоки греческой и латинской литургии, используя орфические гимны, представил самую впечатляющую реконструкцию Элевсинских мистерий, всех четырёх её действ — оргий[555]. Но при всём исключительном уважении к титаническому труду великого учёного полагаться стопроцентно на реконструкцию, не подтверждённую первоисточниками, современными таинствам, всё же очень сложно.

Что ж, мы вместе с нашим героем проследовали по Священной дороге из Афин до Элевсина, от Пёстрого портика до самого Телестериона. Он, как и иные мисты, принял не только само посвящение, но и участие в Элевсинских таинствах. Как и все мисты, он сохранил в тайне подробности мистерий, о каковых непосвящённым знать не следовало. Не будем поэтому пытаться проникнуть в запретное. Восхитимся лишь тем, как достойно почти два тысячелетия мисты соблюдали клятву молчания. А ведь страсть к разглашению тайны — извечная слабость человеческой натуры.

Посвящение в Элевсинские мистерии и участие в них — это своего рода апогей пребывания Адриана в Греции, его погружения в мир эллинской духовности. Что, впрочем, вовсе не противоречило его римской сущности. В Элевсине Адриан очередной раз скрепил в себе оба своих духовных начала — греческое и римкое. Почитание святынь греческой религии, ставшее естественным для римлянина, только укрепляло духовное единство греко-римской основы Империи. Отнюдь не умаляя и не противореча глубоко римской основе державы. Демонстрируемая Адрианом глубокая религиозность, даже склонность к суеверию, безусловно, служили делу укрепления традиционно-языческой основы Империи[556]. В то же время Адриан не мог не знать о существовании в Империи некой новой религии, ни с одним народом напрямую не связанной, пусть и очевидно вышедшей из Иудеи и корни в иудаизме имеющей.

Глава IХ. Адриан и христианство. Толерантный император

Христианство в годы правления Адриана близилось к завершению первого столетия своего существования и сосуществования с Римской державой, на окраине которой оно появилось и в пределах которой постепенно распространялось. Именно это замечательное обстоятельство и обеспечило христианству поразительное преображение от скромной секты, в крохотной Иудее зародившейся, до подлинно мировой религии, во всей необъятной Римской империи утвердившейся и даже за порог её шагнувшей. Только в условиях Римской империи эпохи её расцвета могла родиться гениальная мысль, облечённая в постулат Саулом из Тарса, ставшим римским гражданином Павлом, а для христиан святым Апостолом: «Несть [перед Богом] ни эллина, ни скифа, ни иудея». Постулат сей и обеспечил христианству распространение среди всех народов Империи, а позднее и среди соседей, включая варварские народы, державу Римскую порушившие.