«Продолжительный мирный период не пошел бы нам на пользу… Мужественное поведение… Друг с другом борются не машины, а люди. У нас качественно более совершенный человек. Решающее значение имеют духовные факторы.
Уничтожение Польши – на первом плане. Цель – уничтожение живой силы, а не достижение определенной линии…
Я дам пропагандистский повод для развязывания войны, а будет ли он правдоподобен – значения не имеет. Победителя потом не спросят, правду говорил он или нет. Для развязывания и ведения войны важно не право, а победа.
Закрыть сердце для сострадания. Действовать жестоко, 80 миллионов человек должны обрести свое право. Следует обеспечить их существование. Право – на стороне сильного. Величайшая твердость».
Прощаясь с генералами, Гитлер заметил, что приказ о начале военных действий будет отдан позже, вероятно, утром 26 августа. На следующий день генерал Гальдер записал: День «Д» = 26.8. (суббота) окончательно. Никакого другого приказа не последует» [299].
Однако эти сроки были пересмотрены. Хотя почти все предпосылки западной политики после московского соглашения рухнули, прежде всего Англия демонстрировала стоическую решимость, Польша почти была обречена на гибель, но кабинет сухо заявил, что последние события ничего не изменили. Демонстративно усиливались военные приготовления. В письме Гитлеру Чемберлен предостерегал от каких-либо сомнений относительно английской решимости к сопротивлению: «Это было бы самой большой ошибкой… Утверждают, что если бы правительство Его Величества, более ясно заявило о своей позиции в 1914 году, можно было бы избежать той страшной катастрофы… Правительство Его Величества полно решимости позаботиться о том, чтобы на этот раз такого трагического недоразумения не возникло». В том же тоне было выдержано заявление премьер-министра в Палате общин. В отличие от пришедшей в смятение Франции, которая лишь с трудом сохраняла решимость и смаковала сладость своего пораженчества, задавая вопрос «а чего ради умирать за Данциг?», Англия теперь не уступала ни пяди. Точно так же как и для Гитлера, Данциг не был для Чемберлена тем объектом, на котором свет клином сошелся: он был на самом деле «далеким городом в далекой стране», как заявил он в Палате общин. Ради него никто бы не пошел на смерть.
Однако теперь, когда после московского пакта вся ее политика, казалось, потерпела провал, Англия поняла, за что придется воевать и умирать при любых обстоятельствах. Политика умиротворения основывалась не в последнюю очередь на страхе буржуазного мира перед коммунистической революцией. По представлениям английских государственных деятелей Гитлер играл роль воинственного защитника от этой угрозы, именно это заставляло мириться со всеми его постоянными выходками, провокациями и бесчинствами – и только это. Договорившись с Советским Союзом, он «раскрылся»: стало ясно, что он не тот враг революции, за которого себя выдавал, что он не защитник буржуазного строя, не «генерал Врангель мировой буржуазии». Даже если считать пакт со Сталиным образцом мастерской дипломатии, все равно придется признать, что у него все же был один малопримечательный на первый взгляд недостаток: он лишал силы те предпосылки, на которых строилась политика отношений между Гитлером и Западом. Это была непоправимая ошибка, теперь Англия демонстрировала с редким единодушием, вплоть до самых твердых поборников умиротворения, решимость к сопротивлению.