Гитлера беспокоили и те последствия, которые стратегия Папена на истощение имела для самой партии. Дело в том, что после дорогостоящих кампаний предыдущего года движение впервые стояло на грани финансового краха, настолько были исчерпаны его средства. «Наши противники рассчитывают на то, — фиксировал верный паладин Гитлера в своих записях, выдававших нарастающую удручённость и подавленность, — что в этой борьбе у нас сдадут нервы, и мы растеряемся». Четырьмя неделями позже он говорил о трениях между сторонниками, о спорах за деньги и мандаты, считая, что «организация после многочисленных предвыборных боев, естественно, стала очень нервозной. Она перенапряглась, словно рота, слишком долго находившаяся в окопах».
Ему не без труда удавалось сохранять оптимизм: «Наши шансы улучшаются со дня на день. Хотя перспективы ещё довольно сомнительны, но во всяком случае их не сравнить с нашими безнадёжными делами всего несколько недель тому назад»[292].
Только Гитлер казался опять уверенным и свободным от всяческих настроений момента — как всегда после принятия какого-то решения. В первой половине октября он предпринял свой четвёртый полет по Германии и снова, покорный своей мании больших чисел, увеличил число выступлений и налетанных километров. При встрече с Куртом Людекке, который посетил его незадолго до полётов и сопровождал на съезд национал-социалистической молодёжи в Потсдаме, куда он ехал, окружённый целым сонмом «мерседесов» и вооружённых до зубов «марсиан», Гитлер развил мысли, в которых надежды и действительность перемешивались самым причудливым образом, а сам он уже выступал как бы в роли канцлера. Однако и он уже был, казалось, на пределе. Во время автомобильной поездки спутнику пришлось рассказывать ему об Америке, чтобы Гитлер не заснул, ибо Америка была страной, известной ему по романам Карла Мая, и истории о Виннету и Олд-Шаттерхенде, по его словам, по-прежнему его волновали. Каждый раз, когда у Гитлера слипались глаза, он вздрагивал и бормотал: «Дальше, дальше, мне нельзя засыпать!» Через два дня, после впечатляющего пропагандистского представления с участием семидесяти тысяч членов «Гитлерюгенд» и многочасовых парадов, Людекке, прощаясь с Гитлером на вокзале, увидел его забившимся в угол купе, совершенно измождённого. Единственное, на что он был способен — вялые бессильные жесты[293].
Гитлер держался только благодаря экзальтации борьбы, надежде на власть, театральной лихорадке своих выступлений, поклонению и коллективной горячке умов. На съезде командиров отрядов СА в Мюнхене он спустя всего три дня был «в великолепной форме», как отметил Геббельс, и «набросал великолепные контуры развития и состояния нашей борьбы на дальнюю перспективу. Он и в самом деле выше всех нас. Он умеет вызволить партию из любого отчаяния». Трудности партии между тем действительно росли на глазах, казалось даже, что они уже переросли политический вес партии. Её деятельность парализовала прежде всего нехватка денег. Фронтальное противостояние Папену и его «кабинету реакции» с неизбежностью противопоставило НСДАП и капиталистическим кругам национальной оппозиции, их взносы стали ещё скупее: «Достать деньги чрезвычайно сложно. Господа, „обладающие капиталом и образованием“, все стоят на стороне правительства»[294].