Линкоры и крейсера, окрашенные в белый цвет, спускали трапы прямо на лед, и к ним подваливали уже не катера и баркасы, а конные сани, а то и авто, если шоферы-лихачи за «беленькую» съезжали на лед и, рискуя увязнуть в снегу, катили по наезженной полозьями и колесами к высокому стальному борту «Павла», «Андрея» или «Петропавловска». То для пущего куражу и шику подкатывали к своим кораблям лейтенанты и кавторанги, засидевшиеся в «Фении» до последнего отпускного часа.
Сторонний глаз нашел бы мало нового в жизни главной базы. Служба правилась по-зимнему: запирались штурманские рубки, выключались матки гирокомпасов, плотники сколачивали над палубными люками будки-тамбуры, чтобы метели не заносили внутренние трапы, связисты тянули телефонные провода с линкора на линкор и на причалы…
Корабли срастались с берегом, точно форты одной крепости. Флот начинал жить страстями суши. Вместе с морозами на корабли приходила политика.
Бывший штрафованный матрос, а ныне дезертир морского стрелкового батальона, прикрывавшего Ригу с митавского направления, Павел Дыбенко шагал по льду туда, где высилась громада «Императора Павла I». На этом линкоре он служил три года, и многие из команды знали и помнили чернявого, цыгановатого сигнальщика, дерзившего начальству, и даже ходила в палубах байка: на удивленное восклицание адмирала Эссена «Ну, тебе, жук, либо в тюрьме сидеть, либо флотом командовать!» брякнувшего вроде: «Мы и то и другое могем, вашедитство!»
На верхней площадке трапа, отпихнув озябшего малого с повязкой вахтенного, не успевшего даже спросить «Кто таков?», Дыбенко нырнул в дощатую будку над палубным люком и скрылся в низах кормы. Приют ему дали в кочегарном кубрике. Да и не с пустыми руками прибыл марсофлот1 гостевать - бутыль чистого спирта пригрел за пазухой. Кочегары - народ, гостинцами не балованный, - оживились, поставили раскладной стол, хлеба нарезали, тарань наломали, а младший офицер унтер-офицер Павло Руденок спирт по кружкам разлил и, чтоб полнее вышло да всем досталось, плеснул, не без ядреного словца - жаль добро портить, - чуток водицы. И что твоя смирновская получилась.
- Будем живы - не помрем, а помрем, еще нальем! - благославил Дыбенко и первым ахнул. Занюхал горбушкой, пузырь тараний на спичке подпалил - сжевал. Скусно! Кочегары довольно захмыкали: свой в доску, даром что политический, большевик.
- Ну что, братва, разберем момент дня? - Дыбенко раздвинул кружки по сторонам и утвердил локти на зыбком столе. - Не сегодня завтра в Питере заваруха начнется - почище той, что в пятом годе была. Войну кончать будем.
- Кто кого кончит… - засомневались кочегары.
- Кончим! - убежденно сверкал очами агитатор. - Главное - понять, от кого война и кому она на руку… Вот ты, тезка, какой губернии?
- Полтавской, - ответил Руденок.
- На чьей земле хата стоит?
- Пана Сташевского.
- А кто на «Павле» старший офицер?
- Старлейт Яновский.
- Стало быть, пан Яновский… Ну а кто ротный командир?
- Мичман Шуманский.
- Пан Шуманский… Та-а-ак… - с мрачной радостью подытожил Дыбенко. - Еще кто у нас из панов?
- Мичман Совинский…
- Мичман Булич…
- Ну, этот-то из сербов будет.
- Один хрен - пан… Ша, ребята! - Дыбенко хлопнул ладонью по столу. - Что у нас получается? Ты - хохол, гнеш хребет дома на пана Сташевского, а здесь у топок гробишься за пана Яновского. А оба пока спят и во сне видят свою Польшу «от можа до можа». От Данцига до Одессы. Тебе оно нужно?
- Не.
- Я тоже хохол. Мне Великая Польша тоже до ср… ж… Вот и кумекай, кто пан, а кто пропал! И как войну кончить, пока тебе колосник к ногам не привязали.
Зашумела кочегарная братия, духи линкоровской преисподней.
- Мы им подвяжем… - Пьяной кровью наливались глаза Руденка. - Мы им кончим…
От кочегаров Дыбенко отправился в кубрик команды сигнальщиков.
- Так, орлы мои сизокрылые, а кто считал, сколько немчуры на линкор затесалось? Штурманский офицер лейтенант Ланге - раз…
- Мичман Шульц - два…
- Лейтенант Тремберг - три…
И снова плясал в оловянных кружках разведенный спирт.