Адмиралы мятежных флотов

Она вышла в прихожую. Надо было остановить ее. Но мне так хотелось верить, что это не жандармы, а всего-навсего обманутый муж, полковник Волькенау… На всякий случай я нащупал в кармане браунинг и сдвинул предохранитель.

Голоса в прихожей были столь же грубы, как и сам стук. Тереза отвечала резко, надменно, как подобает даме ее положения, жене жандармского полковника.

- Вы ошиблись адресом! Инженер Гест живет в соседнем подъезде. Его квартира расположена так же, как эта.

- Извините, фрау.

Она вернулась вне себя от гнева.

- Подумать только! Этот мерзавец решил расправиться с тобой! Он способен на все, я знаю. Нам нужно немедленно уйти отсюда. Они сейчас вернутся.

- Да, да! - поспешно согласился я. - Это нужно сделать немедленно… Спускаться по лестнице нельзя, мы можем столкнуться с ними. Придется покинуть дом иным способом. Если у тебя хватит смелости.

Смелости Терезе, по счастью, не занимать.

Я распахнул окно кухни и первым спустился на деревянную дорожку, шедшую по коньку соседней крыши. Затем принял свой саквояж и протянул руки Терезе.

Обогнув печную трубу, к которой вели мостки для трубочистов, мы пролезли в слуховое окно и вышли по чердаку к люку на черную лестницу. Весь этот маршрут я уже проделал однажды, готовя себе путь к тайному отходу.

Мы благополучно вышли в параллельный переулок.

Удача, как и беда, развивается цепеобразно. Нам повезло с извозчиком, и он доставил нас на вокзал Зюйдбанхов.

- Мы поедем в Берлин, - предложил я. - У меня там знакомые, остановимся у них.

- В Берлине сейчас жарко и шумно, - возразила Тереза. - Лучше отправимся в Раушен. Моя кузина приобрела там пансионат. Она приютит нас… Ему же и в голову не придет искать нас там.

- А если придет?

- Нет. Он никогда не интересовался моими родственниками и их делами. Адреса он не знает.

Я прикинул шансы… Поезд на Берлин уходит только вечером, торчать возле вокзала еще пять часов - небезопасно. На Раушен пригородный паровичок готов был отправиться через десять минут. К тому же у меня не было полной уверенности, что явочная квартира в Берлине не провалена.

И мы поехали в Раушен.

Тихий курортный городок на песчаном взморье приветливо краснел своими крышами сквозь хвойную зелень сосен. Стальной капкан тревоги, защемивший сердце, разжался при виде моря. Оно походило на бок огромной рыбины: сверкало рябью, будто серебром чешуи, дальше к горизонту блеск погасал и море отливало темной синью рыбьей спины.

Пансионат Терезиной кузины оказался старой виллой под замшелой черепицей. Постояльцев не было ввиду конца купального сезона да затянувшейся войны…

Нас поселили в отдельном домике, бывшем когда-то рыбацкой избой. Грубоватый добротный уют этого непритязательного жилища пришелся по сердцу даже Терезе, немало привыкшей к роскоши своих оставленных апартаментов. Двери в домике были низкие, почти квадратные, деревянный потолок ребрист от потемневших балок, зато стены, на совесть отштукатуренные, белели свежим мелом.

Посреди комнаты, словно королева, возвышалась белокафельная печка, увенчанная бронзовой короной. В кафель же были вделаны и бронзовые крючочки для сушки одежды.

Из оконца сквозь листву бересклета желтела осыпь песчаной горы - дюны, поглотившей сосны по самые кроны. И шумело, шумело близкое море. Лениво размеренный многолопастный шелест прибоя проливался в напряженную душу целебным бальзамом.

Мы обнялись.

Потом Тереза раскрыла сумочку и высыпала на стол золотые кольца, серьги, браслет…

- Я забрала все свои украшения. Наверное, нам хватит на первых порах?

Утомленные перипетиями дня, мы улеглись спать, не дожидаясь ужина. Она засыпала у меня за спиной, крепко обняв за талию, и руно ее паха в такт дыханию нежно щекотало крестец.

Ветер стучал ставнями, прикрывавшими окно от свежего норда, и стук этот не пугал меня».

Санкт-Петербург. Декабрь 1991 года

Я принял предложение Евграфа и вечером был введен в кабинет Оракула, представлен ему и удостоен краткой аудиенции во время ужина, состоящего из пиалы овсянки, половинки яблока и стакана чая с молоком. Все это Евграф внес на подносе в невысокую, но просторную комнату в два окна, застроенную по стенам книжными стеллажами, куда, впрочем, были вмонтированы резная дубовая тумба напольных часов и стойка с блоками непонятной радиоаппаратуры.

Посреди этого читального радиозала стояло замечательнейшего вида старинное бюро, шириной с письменный стол, с двумя откидными по бокам досками на бронзовых петлях и с бронзовыми же подпорами. Высокий старик с мертво-высеребренной головой, в черном балахоне вроде подрясника, поднялся из-за бюро, поздоровался гвардейским кивком и, чуть шаркая кожаными флотскими тапочками, величаво направился в ванную - мыть руки.

В прошлых рождениях он наверняка был какой-то горной птицей - сухой, длинношеей, с быстрым, острым взглядом. Глаза его, предсмертно голубые, были ясны и спокойны. Правое веко почти не поднималось.