Адмиралы мятежных флотов

Старое фото. Первого мая 1919 года. Как не похож этот вице-адмирал в защитном френче на самого себя всего лишь семнадцатилетней давности. Лицо, иссеченное резкими складками. Если нанести их на бумагу - прочтется иероглиф безмерной душевной и физической усталости, но готовности нести свой крест до конца.

Все, все в этом тонком, остром лице, все, кроме отчаяния. Сквозь горечь, скорбь и омерзение от всего увиденного и услышанного за два после революционных года, сквозь маску ужаса - человека, заглянувшего в бездну, - твердый, трезвый, пристальный взгляд, неотводимо нацеленный в душу всякого, кто дерзнул встретиться с ним глазами, пусть даже и на фотографии.

Не сверхгерой, не аскет, не фанатик. Человек, который вдруг увидел в стеклянном оке фотообъектива черный зрачок так скоро наставленного дула. Горестно ужаснулся судьбе, но не отвел глаз, не склонил головы.

Впрочем, если верить Анне Васильевне Тимиревой, «ни одна фотография не передает его характера. Его лицо отражало все оттенки мысли и чувства, в хорошие минуты оно словно светилось внутренним светом и тогда было прекрасно. Прекрасна была и его улыбка…

…Он был человеком очень сильного личного обаяния. Я не говорю о себе, но его любили и офицеры, и матросы, которые говорили: «Ох и строгий у нас адмирал! Нам-то еще ничего, а вот бедные офицеры!»

Что бы там ни говорили о причинах краха Белого движения, но корень зла уходит в старинную русскую беду- распрю. Междоусобная рознь, удельная гордыня вождей, генералов, атаманов, несогласие партий и партиек - все это, помноженное на интриги и коварство союзников, весьма и весьма поспособствовало военному поражению.

И еще одна наша застарелая беда: равнодушие русского человека к тому, кто там на престоле: варяг ли, эллин, иудей. До Бога высоко, до царя - далеко, и каждая сосна своему бору шумит.

Вековая отстраненность от учреждений власти, заведомая подневольность любой власти (ибо всякая власть от Бога) рано или поздно заставляют доведенного до отчаяния мужика взяться за топор и вилы. Его политическая активность вспышечна и потому разрушительна, ибо культура политического созидания, как и контроль за властями, где не привита, а где жестоко вытравлена. Вот и в семнадцатом, и в весемнадцатом российскому крестьянству - главному телу народа - все равно было, кто там правил бал в Питере - «большаки» ли, эсеры, кадеты… «Нам один пес, лишь бы яйца нес, а мы бы ели да похваливали!»

Потом спохватятся, когда на двор придут и хлеб отнимут, да так почистят, как и Мамай не грабил. Поднимутся то тут, то там - да поздно, да не вместе, да безоружно, да с той же распрей, да не далее околицы…

«Красный кнут» оказался жестче и больнее белого, а посулы «красного пряника» - слаще белого, обыденного, хоть и насущного, как корка хлеба.

Одних новизна наобещанной жизни поманила - беловодье наяву, рай земной, даром что коммунизмом назван… Эх, русский человек, только помани на небывалое, на удалье - на Марс, так на Марс в огуречной бочке полетит…

Других за шиворот поволокли, железной палкой погнали. Мобилизация. Ревтрибунал. Расстрел. ЧК… ЧОН…

В своем прекрасном романе об адмирале Владимир Максимов попытался взглянуть на гражданскую войну глазами Колчака:

«Случившееся теперь а России представлялось ему ненароком сдвинутой с места лавиной, что устремляется сейчас во все стороны, движимая лишь силой собственной тяжести, сметая все попадающееся на пути. В таких обстоятельствах обычно не имеет значения ни ум, ни опыт, ни уровень противоборствующих сторон: искусством маневрирования и точного расчета стихию можно смягчить или даже чуть придержать, но остановить, укротить, преодолеть ее было невозможно.