«Перед тем, — говорит один из очевидцев1, — несмотря на неравенство сил, адмирал, как можно было заключить из его отрывочных фраз, стремился выйти в бой с японцами. Чувство приподнятого духа передалось от адмирала всем нам, и мы были сильно нервно возбуждены, наполненные сознанием, что настал момент отомстить за январскую атаку. Это чувство инстинктивно передалось всем… После отданного адмиралом приказания поднять сигнал «Севастополю», флаг-офицеры сейчас же исполнили это приказание, а я, находясь при флагманском журнале, вошел в рубку, где был капитан 2-го ранга Кроун, прибывший накануне с большими трудностями из Шанхая с «Манджура» и предназначавшийся адмиралом к назначению командиром «Пересвета»; ему негде было ночевать, и потому он остался на «Петропавловске»; кроме него здесь же в рубке был сигнальщик, назначенный в мое распоряжение».
«Подойдя к журналу, я стал записывать».
«В 9 час. 43 мин. — сигнал… успел я лишь набросать, и вдруг послышался глухой сильный удар».
«У нас троих (капитана 2-го ранга Кроуна, сигнальщика и у меня) сорвало фуражки, и в одно мгновение стол, диван, шкаф с книгами и картами — все обратилось в груду обломков, циферблат с механизмом был вырван из футляра часов».
«С трудом удалось высвободиться и мы бросились к правому выходу из рубки на мостик; «Петропавловск» сильно кренился на правую сторону и настолько быстро погружался, что, стоя на твердом мостике, казалось, не имеешь опоры и летишь с головокружительной быстротой куда-то в бездну. Это чувство было очень неприятно».
«Говорить, конечно, нельзя было из-за рева пламени, воды, постоянных взрывов и всеобщего разрушения. Выскочив на правую сторону мостика, мы увидели впереди себя море пламени; удушливый едкий дым почти заставлял задохнуться. Здесь я заметил фигуру адмирала, стоявшего спиной ко мне. Как думают те, кто знал хорошо адмирала, он прошел вперед, сбросив с себя пальто, чтобы узнать что случилось, и вот можно предположить, что он был оглушен или убит одним из сыпавшихся обломков».
Так погиб «Петропавловск», погибла команда броненосца, погиб штаб эскадры, погиб и боевой адмирал Макаров.
«Голова погибла», — говорили опечаленные матросы, а вместе с ней погибла и всякая надежда на успешное окончание войны на море.
Одним из способнейших и отличнейших флотоводцев России называла его английская газета «Таймс» от 1 апреля 1904 г. В этой же газете писалось: «Своей энергией и примером собственной неутомимой деятельности он вселил новую отвагу в личный состав…».
«…
Итальянская газета «Трибуна» от 2 апреля писала еще сильнее: «…
Даже японцы признали, что «С самого приезда своего в Порт-Артур… он деятельно принялся за работу: привел в порядок… эскадру… водворил дисциплину…
Только царский наместник Алексеев, в целях собственного благополучия, обвинил Макарова в неосновательности рокового выхода, в увлечении боевой обстановкой, особенно сожалея при этом о гибели «вполне исправного сильного броненосца».
Младший флаг-офицер командующего флотом — мичман В. П. Шмидт (Врангель, Ф. Ф., ч. II, стр. 522–523).↩
Заключение
2 апреля в Порт-Артур на броненосец «Севастополь» приехал наместник Алексеев. Поднятый флаг никто не хотел замечать. Шли разговоры…
— Это для обрядной видимости.
— Все равно он в бой не пойдет… при первом нажиме врага в Мукден улизнет…
И действительно, при первом же появлении японцев это подтвердилось.
Японцы подошли, беспорядочно выпустили несколько снарядов, поманеврировали и ушли.
А Алексеев… отсиживался у северной стенки восточного бассейна и выходить… не собирался.
А когда крейсер «Диана» запросил сигналом на «Севастополь» разрешения «выйти на учение №… , то с «Севастополя», после долгих затяжек, невозмутимо последовал ответ нового адмирала: «Нельзя, не согласен», а после этого пришел запрос по семафору: «Не ошиблись ли вы при наборе предыдущего сигнала, действительно ли вы собирались стрелять?».
Над эскадрой вновь повисло золотое правило наместника: «Беречь и не рисковать», т. е. ввиду опасности в море не ходить и на противника не нападать.
Даже дежурные крейсеры с рейда были убраны. Труды Макарова быстро разрушались, и водворялись «порядки», господствовавшие до его приезда.
Алексеев все дела вел к тому, чтобы эскадра поскорее забыла погибшего героя.
Но его не забывали.