Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

После этого неудивительно, что сегодня мы слышим: «А уж то, что в Омске он взялся не за свое дело, – это (в ретроспективе!) видится как несомненный факт», – и для объяснений такого поступка Александра Васильевича подыскиваются мотивы, ничего общего ни с морской, ни с сухопутной войной не имеющие, – желание «быть достойным» Анны Васильевны, «одержав решающую военную победу»: «Любовь едва ли не больше, чем что другое, толкает его на это – и тем предопределяет его трагический конец»; «с изумлением обнаруживаешь, что воины были движимы любовью не только во времена Троянской войны и крестовых походов. Оказывается, и в нашем веке личные чувства способны решающим образом включаться в “энергетику” исторического процесса». Однако, отвлекаясь от романтической декламации, нельзя не понять, что если бы это было так – это было бы слишком ужасно (проигранная война и погибшее государство как следствие попыток заведомо некомпетентного человека «стать достойным» любимой женщины!), – и потому необходимо забыть о декламациях и задуматься, каковы могли быть подлинные мотивы Колчака и, в первую очередь, как он вообще смотрел на должность и роль Верховного Главнокомандующего.

Авторы упреков моряку, «взявшемуся не за свое дело», вряд ли понимают, насколько болезненную тему они затрагивают: ведь сущность главного командования как индивидуального творчества была для Александра Васильевича очевидна. «В основании учения об управлении вооруженной силой лежит идея творческой воли начальника – командующего, облеченного абсолютной властью как средством выражения этой воли», – писал он еще в 1912 году в «Службе Генерального Штаба». «Искусство высшего, вернее, всякого командования есть искусство военного замысла, – это та творческая работа, которая в силу своей сущности может принадлежать только одному лицу, так как понятие о всякой идейной творческой деятельности не допускает возможности двойственности и вообще участия в ней второго лица»; «творческая работа по созданию военного замысла является по существу единоличной и принадлежит всецело командующему безраздельно, всякое влияние на нее со стороны вторых лиц является недопустимым, никакой помощи или совместной деятельности в этой работе быть не должно», – вновь и вновь повторяет Колчак (применительно к работе полководца, а не флотоводца, что немаловажно!) – и не выносит ли тем самым приговор своей будущей деятельности в качестве Верховного Главнокомандующего?

Ведь адмирал никогда не имел возможности глубоко изучить искусство сухопутной войны, не говоря уже о том, чтобы приобрести соответствующий опыт (мы сейчас говорим не о порт-артурской батарее). Вряд ли представлял он до конца, насколько отличается сама психология командования на море, где корабли – основные элементы сражения – повинуются или выходят из строя как единое целое, и на суше, где полк или даже дивизия под воздействием «морального фактора» может изменять свою боевую ценность постепенно, что существенно затрудняет расчеты и управление. Да и значительная часть работы по строительству вооруженных сил должна была оказаться для Александра Васильевича непривычной, поскольку управляющие органы морского ведомства в Российской Империи не занимались даже вопросами мобилизаций и воинского учета (флоту выделялась часть новобранцев, призыв которых осуществлялся аппаратом военного ведомства). Так не слишком ли велик был риск решения, принятого адмиралом Колчаком?

Безусловно, риск был велик, и нам приходится предположить либо легкомыслие Александра Васильевича, не соразмерившего своих сил и умений с грандиозностью предстоящих задач (но – увлекающийся и импульсивный – он все же не выглядит легкомысленным и в менее существенных вопросах), либо… глубочайший трагизм ситуации, когда человек, отдавая себе отчет в опасностях, ждущих на открывшемся пути, все же не может не избрать его, поскольку других кандидатов нет, а Россию надо спасать.

Прежний Верховный Главнокомандующий генерал Болдырев, как член Директории, не пользовался большим авторитетом у фронтовых начальников, с которыми адмирал виделся незадолго до 18 ноября 1918 года; когда же при «выборах диктатора» Болдыреву фактически выразили недоверие и его коллеги по кабинету, причем вопреки настояниям самого Колчака, – Александру Васильевичу оставалось или умыть руки, прекрасно сознавая все изложенное выше, или – решаться на шаг, который в этом контексте мы уже определим как подвиг. «Я взвесил все и знаю, чт'o делаю», – протелеграфирует он тогда же Болдыреву, и в этих словах перед нами предстанет не захватчик, не узурпатор власти, а человек (прибегая к морским аналогиям), увидевший, как разбушевавшиеся волны захлестывают корабль, и твердой рукою схвативший штурвал, от которого отступились остальные члены команды.