Адель

Генрих рыдал. Он, сука, выл и рыдал, а еще приговаривал так: «Господи… господи…». А потом….

— Ульберт? — истерично пропищал он, обернувшись.

— Толя солгал… вы оба здесь… — прохрипело нечто, что оказалось за нашими спинами и в чем я, зуб даю, никогда бы не признал Ульберта Краусса.

Сейчас, бог свидетель, я бы предпочел вечно глазеть на то, во что превратился Краусс, наяву, чем видеть во сне то, что передо мной возникнет потом. Но в тот самый момент, тот самый долбаный момент, когда я увидел Ульберта Краусса спустя пять лет, мне стало черт знает как стремно.

Немца всего… перекосило. Хрен знает, как так может быть, но одно его плечо было будто бы сантиметров на десять ниже. На этих раскособоченных плечах болтался халат, засаленный и полинялый, а еще вонючий до одури. Он полысел, но жесткие волосья на висках и затылке отросли и падали на плечи и грудь. Пряди слиплись каким-то салом и разделились на отдельные щупы, как у моллюска какого-нибудь. Его дряблое, землистое лицо обросло бородищей, в которой, черт бы ее побрал, торчали куски еды разной степени испорченности. Да на Крауссе были целые отложения разнообразной мертвечины! Из-за нее не было видно глаз…. Руки немца дрожали, притом тогда, мамой клянусь, я заметил, что они покрыты пятнами запекшейся крови…. Помешанный этот был бос, и ноги его были такие грязные, словно он вставал ими в сортир.

Меня передернуло, когда я увидел эдакую мерзость. Кажется, я уже дернулся вперед, чтобы свалить из хибары Краусса. Человек, что выглядит так, явно не поддается уговорам. И лечению тоже.

— Ульберт… ты… ты… постарел… — пищал в это время Генрих, заламывая ручонки.

— Постарел? Да… да… — пробулькал немец — Я много трудился… это… не так легко… дается. Особенно… с таким скудным материалом… достоверным….

Говорил Краусс так, словно пытался сдерживать кашель. А еще… еще… внутри него что-то… стучало. Периодически немец подавался вперед, его пробивала судорога, и раздавался глухой стук. Словно что-то сидит в нем и пытается… сука, пытается выбраться.

Если бы я знал, что окажусь прав…. Там и вправду кое-что было….

— Господин Краусс, ваши друзья беспокоятся за вас. Мы приехали, чтобы справиться о ваших делах — отчеканил Лексин. Этот чертов кремень Лексин.

Краусс широко улыбнулся. Струйка крови побежала по подбородку. Я увидел, как мало у него осталось зубов….

— Ульберт, тебе плохо? Ты… болен? — не унимался Булочников.

— Я здоров — резко посерьезнел Краусс, хотя вряд ли к этой странной твари можно было применять хоть какие-то людские слова — Здоров как никогда… здоров… впервые за свою жизнь…. Толя! Mein Freund!

Он вперил свои осклизлые зенки прямо в меня.

— Она не была… адептом… — Краусс оперся о косяк и нежно провел по нему рукой, словно вместо деревяшки трогал женское тело — Дитя силы… не обязано знать… ее свойств. Это нам… жалким мешкам с мясом… приходится корпеть, штудировать… те жалкие крючки… что оставили для нас такие же… мешки с мясом. Я слаб, Толя. Слаб, но… вдохновлен любовью! Смерть — лучшее средство… внедрения истинной любви…. Скоро ты… скоро вы все поймете, что гной — это… первозданный сок жизни…. Лишь мертвое тело до конца совершенно…. Никакой биологический замысел, кроме гниения, ему более не хозяин…. Но что, если… выключить гниение? Запустить… второе рождение мертвого тела? Она стала… материалом. Я услышал зов… из ее мертвого тела. Ночная куртизанка Ада говорила… сквозь ее усохшие уста. Ее тело… было не спасти… я оказался глупее тех, чьи книги… я читал. Которые она тоже… читала. Но я отыскал способ… прививания. Ген — могущественная вещь! Ты… вы все… скоро увидите его могущество.

— Я правда думаю, господин Краусс, что нам стоит вызвать… — начал было Юра.

— Тепло ее тела… — перебил его Краусс — вот чего мне… не хватает. Но… ее толчки… эти милые проявления жизни… это восторг, истинный восторг, Толя! Поздороваться… да-да, детка… она хочет… поздороваться….

— Прекрати!!! Слышишь, хватит!!! — Генрих, этот придурок Генрих, вцепился в это чудище и завопил, как полоумный — Друг, перестань!!! Это ужасно, просто ужасно!!! Поехали в город, с нами, с Толей и Юрой, мы тебе поможем!!! Я боюсь за тебя, Ульберт!!! Милый Ульберт, пощади меня!!! Иди с нами, ну, иди!!! Я тебя… я… я ведь… а мы…. Хвати-и-и-и-ит!!!

— Sie geht. Sie und ihre Kraft kommen zu dieser Stunde. Sie hat die Mahlzeit abgeschlossen, und alle Ströme von Eiter strömen in ihren Schoß. Sie wird geboren! — не своим голосом прогудел Краусс…

…и вот тут началось самое дерьмо.

Треск. С таким треском лопается тыква. Кости сломались, мясо порвалось, все, что еще можно было назвать плотью, раскрылось и перемешалось, залившись горячей кровью. Краусс… разошелся от паха до гребаного подбородка, издав последний истошный вопль…

…который я всегда слышу в своих кошмарах….