Адаптер

В центре площади стояла пирамида с двенадцатиугольным основанием высотой в трехэтажный дом. Углы пирамиды смотрели точно по центру монументальных плит с заповедями Пророка, на гранях отражались сразу две заповеди, сплетаясь в непостижимую голограмму из слов, цветов, рождавшихся из семени или луковицы, распадавшихся лепестками на космические брызги, в которых рождался горящий праведным светом мир. У пирамиды не было ни входа, ни выхода, идеальные грани завораживали священными картинами, сменявшими ненадолго отражения заповедей, сменявших друг друга по часовой стрелке, и от этого казалось, что пирамида медленно вращается, словно древний хронометр, отмеряя бесконечность времени. Дети и взрослые, собранные на экскурсию, шли вслед вращению пирамиды, и экскурсоводы тихо, стараясь не потревожить величия момента, толковали заповеди согласно последней версии, принятой Правительством и Советом совести. Экскурсия длилась не более пятнадцати минут, детей и взрослых из ведомств и частных компаний рассортировывали по робобусам. Маршрут был всегда один и тот же: площадь Правды, монумент воинам победителям и освободителям, храм и мечеть, располагавшиеся всегда напротив через магистраль, соединенные подземным переходом. Экскурсии проводились не реже раза в месяц, чтобы никто не забыл, не смел посеять в себе хоть малую толику сомнений, не создал в себе дьявола.

В пирамиду можно было попасть по подземному тоннелю, вход в который находился в неприметном двухэтажном сером здании, убогом памятнике архитектуры из железобетона, сохранившимся с прошлых времен. Памятная надпись на позеленевшей от старости медной плите у входа гласила, что здесь было главное управление ОВД по городу Голицыно. Что было раньше в том городе и было ли что-то на самом деле, не знал никто. Не трудно было узнать, что и это здание было новоделом, и никакого отделения ОВД в нем никогда не было — это был символ власти, как и площадь Правды, не требовавший подтверждения, не допускавший сомнения.

Что было на втором этаже знали немногие, в основном те, кто возвращался из пирамиды, совершив неположенное или испытав возвышенное эротическое возбуждение от истязательства приговоренного преступника. Система отслеживала это и на выходе из пирамиды таких неравнодушных горожан ждали офицеры полиции совести.

На первом этаже был вход в тоннель и терминал оплаты. Точно такой же был внутри пирамиды, но в нее пускали по предоплаченному билету на просмотр казни, желающие внутри могли расширить пакет и выбрать желанную пытку согласно прейскуранту. Таким образом город восполнял затраты на казнь и следственные мероприятия. Если сумма пожертвований неравнодушных горожан превышала фактический лимит, разница уходила на текущий ремонт в детсадах и школах, поэтому сколько бы ни было собрано денег, какие бы муки не испытал приговоренный к казни преступник — все шло на истинно благие цели, и каждая транзакция была «окрашена», и каждый горожанин, даже тот, кто не жертвовал, мог проследить течение средств и убедиться, что истина дороже денег, что нет лжи в правосудии и справедливости.

Рустам долго не мог войти в серое здание. Он боялся и понимал, что должен это сделать. И не потому, что об этом просил Беджан, не требуя от Рустама клятвы, а потому, что Рустам сам хотел этого. Площадь Правды и серое здание был,

точь-в-точь, как в соседнем городе третьего круга, куда их еще школьников возили на экскурсии из рабочего поселка. Даже зеленая медная плита была точно такой же, отличалось название города. Он переглянулся с Азин: девушка была бледная и подрагивала, в глазах стояли крупные слезы, а на уголках рта появился белый налет, будто бы еще немного, и она упадет в приступе падучей. Они понимали друг друга без слов, и Азин утвердилась в том, что этот красивый мужчина, такой, о котором она мечтала школьницей, гораздо ближе к ней, чем все ее клиенты, рожденные здесь или во втором круге. Сердце сжималось от мысли, что его скоро не станет, и нет, он не говорил ей об этом — она видела смерть в людях, ее научила бабушка. И это была одна из многих причин, почему она подписала контракт и уехала из родного поселка. В любом случае выбора у нее было мало, профориентирование в школе с двенадцати лет определило ей карьеру модели, суммируя интересы оглушенной гормонами девочки, качества тела и оценивая заложенные семьей предрасположенности. Никто не отговаривал Азин, тем более не проклинал, лишь отец просил ее запомнить, что она никому не должна и может делать выбор самостоятельно, без указки школьного алгоритма или воззвания попов к жертвенности.