Адамово яблоко

 Он живет один. Алиску с Прошей, как и нашего Птенчика, тоже воспитывают его родители. Иногда Алик забирает их к себе в гости, и мы даже, как-то, все вместе провели с ними и малой целый день в парке.

Иногда я забываю какая у меня большая семья. Ведь две сестры и три брата – это большая семья? С каждым из них меня связывают отец или мать, но все они раскиданы теперь по разным углам и живут в совершенно разных условиях. И, если кому-то это кажется очень странным, то скажу так: человек ко всему привыкает и способен оправдать абсолютно всё, что с ним происходит. Некая система двойных стандартов, когда то, что было бы ненормальным, случись это у других – тебе самому вполне позволительно.

 Малыши быстро растут, уже ходят в школу. Проша задает много интересных вопросов. Называет бабушку мамой, а Алика – Аликом. Алиска чаще молчит и исподтишка щиплет Прошу при каждом удобном случае.

 После смерти мамы прошло уже пять лет, но у Алика больше не было серьезных отношений. Правда, девушек было, да и сейчас, я уверена, есть – достаточно много.

 За последние годы он слегка прибавил в весе и стал чем-то похож на обрусевшего итальянца. Сквозь одежду стал угадываться небольшой, мягкий животик, а вьющиеся, тёмно-русые волосы проредила, словно патина, подступившая седина. И, в конце концов, в нём появилась какая-то легкая небрежность, которая ему, определённо, идет.

 Мы пьем пиво, едим пиццу и болтаем о пустяках. Алик знает обо мне многое, почти всё. Он подписан на меня во всех соцсетях. Там, конечно, правды не найдёшь. Поэтому, что-то я охотно рассказываю ему при встрече. Сам же Алик молчалив. И чаще спрашивает, чем говорит о себе. А я могу только догадываться что творится у него на душе все эти годы.

 Мы смотрим с ним «YouTube» на большом экране. Я подхожу к нему сзади, обнимаю, целую в макушку и увожу в спальню.

 Когда это случилось впервые? Мы выпили в тот вечер много вина в полумраке его гостиной, за просмотром "Джентльменов" Гая Риччи, под ароматный дымный кальян.

 Фильм был вовсе не романтичный. Скорее, динамичный и дерзкий и мы смотрели его, не отрываясь, стараясь уловить смысл каждой фразы.

 Но мне всегда было трудно сконцентрироваться долго на чём-то одном. Точнее, даже невозможно. Мои мысли все время перескакивают с одной задачи на другую.

 Казалось бы, фильм захватил меня и параллельно с тем, как я пыталась получить удовольствие от игры слов, мимики и поступков героев картины, я как бы парила в пространстве комнаты, наблюдая за нами со стороны.

 Вот я. Пуская клубы дыма, сижу и всматриваюсь в огромный мерцающий в полумраке гостиной, экран телевизора. Вот Алик. Красивый мужчина, волею судьбы ставший мне близким человеком. Он сидит рядом со мной, на диване. Между нами – не больше четверти метра. Его рука попеременно тянется то к бокалу с вином, стоящему на подлокотнике дивана, то к тарелке с чипсами на журнальном столике. Он сосредоточен на фильме и в этот момент выглядит вполне счастливым. Сейчас он живет жизнью этих героев и, хочется верить, моим присутствием. А через час экран погаснет, вино будет допито, он вызовет мне такси и останется здесь, в своей пустой холостяцкой квартире один на один со своим одиночеством.

 И вдруг, вдыхая дым, я испытала особенное чувство. Я будто бы проникла внутрь Алика, под его кожу и ключицы, сквозь эти его до боли родные и невообразимо грустные глаза. Растворилась в его мыслях и сознании. Я не читала их, нет. Я их чувствовала. Томление, терзавшее его последние годы, стало вдруг таким осязаемым и отчётливым, что казалось, протяни руку, и я смогу к нему прикоснуться как к чему-то материальному. Ухватить и прогнать прочь.  Это длилось, наверное, пару секунд, не дольше, но оказалось вполне достаточным, для чего-то большего.

 Именно в такие мгновения мы чувствуем – что правильно, а что нет и что нам необходимо, как воздух – на самом деле. В такие моменты мы хватаемся за телефон и пишем тому, о ком запрещали себе думать, очень важные слова.

 А я просто села на него сверху, обхватив ногами его бедра, обняла руками его толстую, мужскую шею, выдохнула тонкой струйкой, глядя на него в упор, дым и поцеловала. Я не позволила ему сказать "нет", заглушив осипшие от внезапного волнения звуки, пытавшиеся вырваться откуда-то из его глубины. Я хватала их влажными губами, осыпая его поцелуями, заглушала их шепотом, пока, наконец, и его самого уже было не остановить.

27 сентября.

 Утро разбудило меня шумом перемалывающихся зерен арабики и ароматом свежемолотого кофе.

 Свинцовая тяжесть внизу живота исчезла, и все мои ощущения теперь сконцентрировались вокруг сладкой, распирающей боли в районе солнечного сплетения и чуть выше, в грудине.

 «Сладострастие. Ты – мое сладострастие». Твой голос врезается нежным упреком. Вплетается в моё сознание и глубже. Туда, где ноет.

 Я откидываю одеяло и иду на диван к Алику. Мы никогда не спим вместе. Занимаемся любовью. Потом он ждет, когда я засну и уходит на диван.

 С той ночи прошло уже больше трех лет. А я так и приезжаю к нему раз в неделю, преимущественно, по четвергам.