В «Богатстве» Смит приводит высказывание Дэвида Юма о том, что «каждый мудрый законодатель будет учиться не позволять духовенству пользоваться своей профессией для получения материальной выгоды». Если проповедник будет вынужден обеспечивать себя сам, то ему придется, по словам Юма, «заискивать в восхищении своей аудитории, стремиться привести их в возбуждение и готовность служить ему, а не вере. В насаждаемых таким образом учениях не отдается никакой дани истине, морали или благопристойности. Так может быть принят любой догмат, отвечающий беспорядочным возбужденным чувствам». В общем, Юм был уверен в том, что правительству следует делать с «духовными проводниками», чтобы избежать Аль-Каиды: «Поощрять их незаинтересованность и леность, предоставляя фиксированные государственные зарплаты».
Но это означало бы включение в госбюджет религиозных и псевдорелигиозных причуд оригиналов всех сортов — например, поющих гимны методистов, бредящих пятидесятников, конгрегатов-окунателей баптистов и еще бог знает кого. Так что, с третьей стороны, может быть, стоит сохранить принцип официальной государственной религии. «Эта система управления церковью, — писал Смит, — была изначально самой предпочтительной для сохранения мира и доброго порядка».
Так что, возможно, ничего и не нужно было делать для полного разделения церкви и государства. Смит утверждал, что государство без официальной религии было тем, что ни один «позитивный закон, скорее всего, никогда до сих пор не устанавливал и, возможно, никогда не установит ни в одной стране». В следующем параграфе он объясняет, почему государства в конце концов махнули рукой на мелкие религиозные дрязги: «Учитывая, что во все времена религиозные секты были очень многочисленны и каждая слишком маленькой, чтобы серьезно нарушать общественное спокойствие… правительства уверенно решили оставить их в покое, лишь обязав оставить в покое друг друга». Вот так мы и получили разделение церкви и государства в Америке — стране, основанной религиозно помешанными.
Смит был всецело и безоговорочно за свободу веры, хотя и не в том смысле, который рассчитан на удовлетворение верующих:
«Учителя каждой маленькой секты, пребывая почти в одиночестве, так или иначе вынуждены входить в отношения и искать сотрудничества с учителями других сект, и те уступки, которое они нашли бы взаимно приемлемыми, могут со временем упростить большинство их доктрин до состояния той непосредственной и здравой веры, свободной от всякого абсурда, обмана или фанатизма, которую желали бы видеть установленной в народе мудрые люди всех времен».
(Это напомнило мне шутку о том, что выйдет, если скрестить свидетеля Иеговы с даосистом — получится тот, кто ходит по домам только потому, что кто-то додумался строить дома на пути его Дао.)
И все-таки Смит некоторым образом похвалил… скажем так, субкультуры — однако таким образом, который наверняка привел бы в ярость всех их приверженцев вместе взятых:
«Человек невысокого положения… как правило, далек от того, чтобы быть выдающимся членом любого крупного общества… И ничто в его обычных делах и поведении не может вызвать столько всеобщего внимания и изумления, чем его вступление в какую-нибудь маленькую и, лучше всего, экстравагантную секту. С этого момента он чувствует себя так, как будто поднялся на новый уровень общественного положения, какого у него никогда не было раньше».
И не думайте, что Смит был сторонником «мейнстрима» того времени — римского католицизма: «Это самая жуткая комбинация, которая когда-либо была сформирована против авторитета и безопасности гражданского правительства, так же как против свободы, разума и счастья человечества».
Да, похоже, миссионер из Адама Смита вышел бы никудышный.
Адам Смит много думал о налогах. И надумал на восемьдесят с лишним страниц. Он начал с четырех разумных и целесообразных максим налогообложения: сбор налогов сам не должен требовать больших затрат, проводиться тогда, когда удобно налогоплательщикам, быть пропорциональным доходу, которым плательщики «пользуются, благодаря защите государства», и быть «определенным, а не произвольным или случайным».