Необходимо еще раз отметить, что Адам Смит не был создателем той дисциплины, которую он обосновал в своих книгах. То, что мы называем экономикой, было изобретением Франсуа Киснея и французских физиократов, с которыми Смит был прекрасно знаком. Физиократы, однако, здорово перемудрили, и ничего хорошего из этой путаницы не вышло. Кисней, который был медиком при дворе Луи XV, нарисовал наиподробнейшую экономическую таблицу — невообразимую зигзагообразную схему с тысячей пометок, похожую то ли на кроссворд, то ли на доску для игры в нарды. Возможно, эта таблица и отвратила Смита от создания каких бы то ни было графиков и схем. Предполагалось, что эта таблица должна показывать, каким образом сельское хозяйство является источником всего экономического прогресса, почему торговля и промышленность никому не приносят пользы и как все — от камзолов до гвоздей — в действительности растет на фермах. Раз еда является основой жизнедеятельности, значит, сельское хозяйство должно быть основой мироздания — в таком духе учили физиократы.
Для Киснея и его придворных коллег мотивом проведения экономических исследований было, вероятно, нечто среднее между желанием воскликнуть «Да здравствует Франция!» и необходимостью скоротать время, ожидая пока королевским особам понадобятся оздоровительные процедуры. Адам Смит же задал экономической науке смысл и цель существования. Когда Смит проводил свое исследование, перед ним стояла конкретная, существенно важная задача — принести материальную пользу всему человечеству, а отнюдь не самому себе.
Смит назвал книгу первую «Причины увеличения производительности труда и порядок, в соответствии с которым его продукт естественным образом распределяется между различными классами народа», и на его удачу среди этого народа не оказалось издателя современного типа, который непременно бы это заглавие обрезал. Смит начал с постановки двух основополагающих вопросов: как богатство производится и как оно распределяется? И на пространстве двухсот пятидесяти страниц он развернул объяснение основополагающим ответам: при помощи разделения труда и несования носа не в свое дело. А как бы между прочим, Смиту удалось ответить на еще более сложные вопросы — почему все равны, и почему мы обладаем правами на собственность.
Все люди созданы равными. Мы часто принимаем это за самоочевидность, в то время как даже на поверхности это совершенно не так. Равенство — это основа либеральной демократии, власти закона, свободного общества и всего того, что чтит и уважает читатель или читательница, если они, конечно, в своем уме. Но почему мы все равны? Потому, что одинаково появились на свет? Возможно. Однако на свадьбах и похоронах это равенство отнюдь не очевидно. Или мы все равны, потому что это провозглашено в Декларации Независимости США, французской декларации прав человека и Всемирной декларации прав человека, принятой ООН? Но каждый из этих документов содержит множество оговорок, а то и вообще, положений, не соответствующих истине. Вот ООН провозглашает: «Каждый имеет право на отдых и досуг, включая разумное ограничение рабочих часов». Да? Неужели? Надо срочно сказать жене, чтобы известила ребенка!
Благородные и возвышенные речи, состряпанные непрезентабельными, а иногда и слегка помешанными представителями интеллигенции, — это не священные письмена, возвещающие истину. Да и то, что получается от основания политики и общественного устройства на священных текстах, мы можем увидеть на примере афганского Талибана или пуритан в Массачусетсе. Каждый обладает бессмертной душой, и каждая душа одинаково ценна для Бога. Возможно. Но это мало что дает нам для разработки практической философии политики. А Адам Смит был практиком. Его комментарий к «Нравственным чувствам» по поводу того, что его теория «не касается вопросов истинности… но касается жизненных фактов» подходит и для всей его философии в целом.
Когда Смит рассматривает происхождение и развитие разделения труда, он вкратце — ну, относительно вкратце — обращает наше внимание на интересное и очень характерное качество человека. Самое могущественное существо из всех земных жителей является в то же время самым жалким и беспомощным. Мы рождаемся совершенно неспособными позаботиться о себе и остаемся такими еще очень долгое время — если судить по современной молодежи, лет до сорока. В два года, когда другие млекопитающие уже в полном расцвете охотятся, собирательствуют и выводят новое потомство, человеческий детеныш еще не умеет обращаться с собственной попой, по крайней мере не настолько хорошо, чтобы усаживать ее вовремя на горшок. Даже Даниель Дефо не зашел в своей фантазии настолько далеко, чтобы описать, как Робинзон Крузо мог обустроиться без всяких подручных средств — и оставил ему в довольствие кое-что из фабричных вещей с потерпевшего крушение корабля и помощь продвинутого в местном образе жизни каннибала.