Адам Смит

Но дух Вольтера силен, как никогда. Год назад он опубликовал «Философский словарь» — свой самый «вольтерьянский» труд, который торжественно сожжен рукой палача и в католическом Париже и в кальвинистской Женеве. Он только что вышел победителем из дела Каласа, которое потребовало трех лет борьбы, неимоверного труда, энергии и мужества. Окрыленный победой, он начинает борьбу за жизнь и честь другой жертвы тулузских фанатиков — землемера Сервена, столь же ложно обвиненного в убийстве дочери, которая в действительности была погублена «черными дамами» — монахинями. В письмах этих месяцев он все чаще обращается к делу Сервена. Призыв «'ecrazez l'infame» («раздавите гадину», то есть официальную церковь, религиозный фанатизм, нетерпимость) становится именно в это время его символом веры. 19 ноября 1765 года — как раз в дни бесед со Смитом — он обращается к парижским единомышленникам: «Вперед, храбрый Дидро, неустрашимый д'Аламбер, нападайте на фанатиков и негодяев… разоблачайте их плоские разглагольствования, жалкие софизмы, историческую ложь, противоречия, бесчисленные нелепости; не допускайте, чтобы здравомыслящие люди стали рабами глупцов. Рождающееся поколение будет обязано вам своим разумом и свободой». Это письмо ходило по Парижу в списках, когда Смит через месяц приехал туда.

Правда, вместе с тем письма Вольтера в октябре — декабре 1765 года полны жалобами на нездоровье, плохое зрение, докучливых и тупых посетителей.

Так, может быть, встреча двух великих мыслителей XVIII века свелась к церемонии представлениями разговору о шотландском климате и здоровье старца? Вероятно, нет.

В жалобах Вольтера есть доля стариковского кокетства: он проживет еще 13 лет и до конца дней сохранит поразительную работоспособность. Что касается гостеприимства, то посетивший его несколькими месяцами раньше молодой и никому не известный Джемс Босуэл, бывший студент Смита в Глазго и будущий автор «Жизни Сэмюэла Джонсона», удостоился приюта в Ферне на несколько дней и ряда бесед с Вольтером. Другой знакомый Смита, историк Эдвард Гиббон, годом ранее был поражен тем, что Вольтер устроил для своих гостей спектакль, в котором сам играл главную роль, в 12 часов ночи дал ужин на 100 персон, а потом еще участвовал в танцах.

Смита представляет Троншен — один из самых близких к Вольтеру людей и в то же время большой почитатель Смита.

В библиотеке Вольтера имеется разрезанный экземпляр «Теории нравственных чувств» издания 1761 года. Очевидно, он по меньшей мере просматривал книгу. Троншен не мог не сообщить ему, что Смит ближайший друг Юма. А Юма он отлично знал и ценил: в библиотеке Вольтера целая полка его книг с многочисленными пометками хозяина.

При таких рекомендациях Вольтер не мог взглянуть на Смита как на рядового посетителя.

Кроме того, Смит провел полтора года в Тулузе — городе Каласа и Сервена. Он наблюдал очередной взрыв фанатизма, которым была встречена посмертная реабилитация Каласа. Он лично знал многих видных членов тулузского парламента, с которыми Вольтер вел ожесточенную борьбу. Смит знаком с герцогом Ришелье, а Вольтер оживленно переписывается с ним.

…Пока все сидят в большой голубой гостиной в обществе мадам Дени, это похоже на ожидание аудиенции у владетельной особы. Герцог Генри и его 17-летний брат напряженно ждут, изредка обмениваясь замечаниями вполголоса. Смит погружен в разговор с доктором Троншеном и двумя своими новыми французскими знакомыми: герцогиней д'Анвиль, 45-летней вдовой, хозяйкой одного из самых модных парижских салонов, и ее красивым сыном герцогом Луи-Александром Ларошфуко. Мадам Дени занимает разговором русского графа, имени которого Смит не расслышал, когда их представляли друг другу.

В углу комнаты за шахматным столиком напротив модного французика сидит фигура, которая сначала приводит шотландцев в недоумение: самый настоящий католический монах в сутане и с тонзурой. Троншен с непроницаемо строгим лицом объясняет, что это отец Адам — «ручной иезуит» Вольтера, которого тот держит специально для диспутов на религиозные темы и игры в шахматы. Как всегда, Смит улыбается одними глазами и углами рта.

Великий старец может позволить себе любое чудачество. Если ему для поддержания боевого духа нужен домашний иезуит, пусть держит иезуита! Смит думает о славе. Кто при жизни знал больше славы, чем Вольтер? Он известен всем, его боятся короли и чтят императрицы, слово этого человека восстанавливает правосудие. Каков же он?

И точно в ответ на его вопрос из боковой двери появляется быстрая бодрая фигурка, за которой почти метут ковер развевающиеся полы толстого халата. Под халатом виднеется роскошный шитый камзол и белоснежный шейный платок. И ноги в белых чулках, боже мой, какие тонкие ноги! Смиту почему-то вспоминаются жирные икры Юма, и от этой нелепой мысли ему становится неловко перед самим собой.

Траншен представляет шотландцев и французов, и через несколько минут обстановка аудиенции как-то сама собой рассеивается.